Озеро раскрывается во всей красе. Солнце поднялось, широкие блестящие плесы в водяных травах кажутся накрытыми живой маскировочной сеткой. По ней шустро бегают водяные курочки, что-то поклевывают. На плавающих листьях сидят птенцы чаек. Завидев мать, пронзительно кричат, широко раскрывая клювы. Чайки опускаются, красиво изогнув крылья, ловко суют на лету в голодные рты серебристых рыбок и опять улетают за добычей.

Раздвигаем шестами водоросли, точно в Саргассовом море. Быстро высыхает Сакрыл, зарастает подводными травами.

Стало глубже. Среди водорослей сияют на солнце, как шлифованные, разводья чистой воды. Дальше и дальше заплываем в зеленый лабиринт. Бесчисленные стаи уток плавают между камышовыми островами. Где-то близко гогочут гуси. Взлетают цапли. Выныривают большеголовые ушастые пеганки с длинными носами, как у Буратино.

Камышовые чащи набиты дикой птицей. Сколько жизни, счастья, радости в птичьем гомоне. Жизнь трепещет всюду, ее слышишь в шелесте камыша, видишь в нежных бликах солнца, в ряби воды от залетевшего степного ветерка, пахнущего полынком.

У края плавающих водорослей закипает, бурлит вода, трава ходуном ходит. Над сеткой трав вскидывается, блестит живое золото и гаснет в темной глуби. Широкая спина рыбины чертит воду. И снова вспыхивает золото над травой. Щука ловит карасей! И они, спасаясь от зубастой пасти, выпрыгивают из воды. Чайки мечутся, пикируют, хватают на лету золотых рыбок.

Рыбы в озере много. Бригада саратовских рыбаков в день брала сетками до трех тонн. Здесь сазан крупный, карась с тарелку, здоровенные щуки…

Солнце пригревает. Пора возвращаться: в Фурманово хотим приехать утром, к началу занятий. Но не легко выбираться из камышового царства. Плутаем среди камышей и не находим дороги к берегу.

Вдруг из зарослей бесшумно выплывает черная лодка. На веслах Булат.

— Куда ехал?

— Так… думал плутать будете.

— Спасибо, друг…

Лодки выходят на чистую воду. Можно искупаться. Булат стягивает голубую майку. Ныряем в посвежевшую за ночь воду.

Вот и знакомый проход в камышах. Пристаем к илистому берегу, оставляем лодки. Метрах в двадцати от воды Булат показывает уступ, заросший полынью.

— Тут, старики говорят, Большой Сакрыл стоял.

Ого! Могучее было озеро!

Невольно оборачиваемся, смотрим на далекое серебряное зеркало в тесной рамке камышей. Неужели умрет богатое озеро?

— Нет… Нельзя погубить Сакрыл!

Люди вернут былую мощь рыбному озеру. Воды Большой Волги придут сюда по Узеню, найдут старые ложбины, заполнят древнюю чашу Большого Сакрыла. Заботливые руки расчистят его от водяных трав, превратят в живую фабрику рыбы. И не только рыбы. Здесь можно развести несчетные стаи водоплавающей птицы.

В РАЗЛИВАХ

Снова укладываем в верхний багажник, завертываем в палатку кошмы, свертки постелей, рюкзаки. Пока проверяется мотор, туго увязываем репшнурами вьюк. «Москвич» опять послушно бежит по ровной степи. Гущи Сакрыла растаяли в голубом мареве…

— Смотрите, Фурманово!

Серые домики рассыпались по голым глинистым берегам Большого Узеня. Съезжаем на деревянный мост. Тут в 1919 году произошла встреча Фурманова и Чапаева. Тогда поселок назывался станицей Сламихинской. Подъехав на тачанке к мосту, Фурманов увидел Чапаева на берегу и красноармейца в исподниках, нырявшего с перил моста в мутный Узень за брошенной винтовкой.

Отсюда начался совместный боевой путь комиссара и полководца. В поселке стоит памятник Фурманову, сохранился каменный дом, где размещался штаб Чапаева. Спустя сутки мы были у места гибели Чапаева, на берегу быстрого Урала, у подножия обелиска с изображением легендарного полководца. Незримые нити соединяют два памятника.

Подъезжаем к райисполкому — старый, потемневший от времени, обшитый тесом одноэтажный дом. Много бывших купеческих домов сохранилось в поселке. До революции станица Сламихинская славилась своими ярмарками. Здесь жили крупные казачьи скотоводы. По Большому Узеню проходила в прежние времена граница земель Уральского казачьего войска. Теперь Фурманово — центр обширного животноводческого района. Вместе с Казталовским районом его земли образуют мощный пастбищный узел в сердце Волго-Уральских степей.

Куда ни заглянем — в кабинетах пусто. Кто-то кашляет в дальней комнате. Там за письменным столом сидит худощавый смуглый человек в полосатой безрукавке. Оказывается — секретарь райисполкома Джакип Неталиев.

— Нынче выходной, воскресенье… Никого нет, — соболезнующе говорит он, покашливая.

Вот так сюрприз! Сбились со счета, где-то потеряли сутки?

— Нельзя ли найти хоть гидротехника?

— Нет. Гуляет молодой человек, где будем искать?

Завязывается разговор и видим, наш собеседник — человек, которого ищем. Джекип старожил района, влюблен в степь и знает все ее нужды и радости.

Овцы и крупный рогатый скот — богатство района. Богатство это можно намного увеличить. Жизнь фурмановских степей зависит от вод, стекающих по четырем артериям. Они сходятся в районе, точно кровеносные сосуды у сердца: Малый Узень, Большой Узень, Балыктинские разливы и Кушум.

С каждым годом эти реки приносят все меньше и меньше воды. Район спасают пока разливы.

Точно громадная воронка приставлена широким раструбом к склонам Общего Сырта. Это низменности Чижинских, Дюринских и Балыктинских разливов. Талые воды с Общего Сырта устремляются в эту низменность по коротким речушкам и балкам. Каждая речка, каждая балка соединяются в разливах с сетью ложбин и лиманов.

В многоводные годы талые воды заливают Чижинские и Дюринские разливы. Лиманы и камышовые озера переполняются, сливаются в целые моря. Полые воды стекают постепенно на юг через Балыктинские разливы в Камыш-Самарские озера и плавни. Буйными травами покрываются разливы в такие годы. Сена хоть завались — хватит на весь Западный Казахстан. А в маловодные годы лиманы сохнут, трав вырастает мало, едва хватает для местных нужд.

— Вот и сидим здесь, аллаху молимся, — смеется Джакип, — придет вода — радуемся, живем. Мало снега у вас на севере упадет — плачем, скот поить нечем, за травой охотимся. Большое животноводство на милости аллаха не построишь…

— Скажите, Джакип, а что если из Большой Волги канал к Узеням подвести?

— О-о! — глаза у Джакипа загораются. — Давно степные люди о Волге, приходящей сюда,