теперь кидается прочь от дороги. Взлетают молодые беркуты, клювы еще с желтизной, а крылья уже могучие, орлиные.

Степь млеет в каленом зное — полусонная, недвижимая. Небо белесое, с прожелтью. Синие дали колышутся от раскаленного воздуха. В открытые окна машины бьет горячий ветер. Он дует с близких песчаных пустынь Прикаспия.

Типчаки просохли до корней, торчат острыми поблекшими шильями. Оголенная почва растрескалась. Лишь в низине сухого лимана чуть зеленеют травы. В лимане опять стадо телят. Вот и пастухи — маленькие казашата, может быть, приятели Миши Миндалиева. Один расположился под черным зонтом, зачитался в тени. Другой объезжает стадо с плеткой в руках и на… велосипеде.

Как-то необычно видеть пастухов на велосипеде и с зонтиком.

— Ай, аман, бала! — «Здравствуйте, ребята», — высовываясь из окошка, кричим по-казахски.

Тот, что под зонтиком, вскакивает, отбрасывает книгу, а велосипедист спрыгивает с машины. Оба машут нам вслед расшитыми тюбетейками. А на горизонте всплывает сказочный город. Не то башни, не то минареты поднимаются выше и выше, дрожат в накаленном воздухе.

Вот она, Казталовка — первое селение по нашему пути в Западном Казахстане. Ни башен, ни минаретов в Казталовке нет. Это был мираж. Поселок без единого деревца. Пыль гуляет по улицам, душит после чистого степного воздуха.

Малый Узень недалеко. Есть и водохранилище, но… нет воды. Ее не хватает для крупного райцентра. Плотина у Варфоломеевки перехватила почти весь сток Малого Узеня.

Казталовские степи изнывают от жажды. На голых пыльных улицах селения, раскаленных добела, физически ощущаешь остроту водной проблемы.

Пора обедать. Останавливаемся у чайной. Саманный дом под железной крышей. В низком зале здоровенная печь, обтянутая чернолаковой жестью. Помещение старенькое: глина на потолке обвалилась, проглядывают ребра хвороста.

— Не смотри туда, пожалуйста, — говорит сосед по столу, исчерна смуглый казах в сером габардиновом костюме, — смотри сюда! — указывает он в окно. Там сквозь запыленные стекла видно, как строится красивый застекленный ресторан.

— Вот как будем жить!

Стол уставляем тарелками. Приготовлено вкусно. Мясо сочное, мягкое, с ароматной подливкой: есть и лучок, и лавровый лист, и томат, приправлено в меру перцем. Видимо, повар в Казталовке любит свое дело. Да и не только повар. В буфете покупаем и сгущенное молоко, и компот в банках, и даже ярко раскрашенные банки с консервированными заморскими ананасами. Торговые работники здесь не отстают от повара.

Прохлаждаться нельзя — пора снова в путь.

И так уже вышли из графика — запутешествовались в родном Заволжье. Едем в Фурманово, прямо на восток, пересекая междуречье Узеней. А дальше заберемся в самое сердце Волго-Уральских степей.

На карте этих малонаселенных пространств кажется странным причудливый узор пересыхающих рек, исчезающих проток, извитых озер, бесчисленных лиманов и ложбин разливов, овальных солончаков.

Прихотливый их рисунок внезапно обрывается у барханов сыпучих Рын-песков.

Разгадку странному рисунку дают карты, составленные геоморфологом Жуковым. Несколько лет он исследовал Прикаспийскую низменность и восстановил движение береговой линии Хвалынского моря за тридцать тысяч лет. Если снять эти карты на кинопленку, вы увидите, как создавался сложный узор степной поверхности между Волгой и Уралом.

Дорога на Фурманово идет выжженной типчаковой равниной. Параллельно ей мчатся косяки сайгаков: бегут иноходью, низко опустив горбоносые морды, словно вынюхивая землю. Иногда антилопы высоко подпрыгивают, оглядывая степь, обгоняя машину, пересекают ей путь.

— Странный инстинкт!

Мы охотились в полярной тундре на диких северных оленей и теперь поражаемся сходству повадок. Олени в открытой тундре, заметив человека, бегут по кругу, обязательно пересекая ему путь. Они стараются уловить запах пришельца. Сайгаки в степи, подчиняясь инстинкту, поступают так же. Но они не учитывают скорости автомобиля, браконьеры пользуются этим.

Слева появляется новый табунчик. Антилопы, обгоняя нас, едва успевают проскочить дорогу под носом у машины. Сайгак поменьше не успел за ними и теперь мчится по дороге впереди «Москвича».

Нацеливаемся фотоаппаратом. Отлично видим рыжеватый мех, ребристые рожки, темноватую полосу вдоль хребта.

Сбавляем газ, сайгак длинным прыжком перелетает придорожную канаву и скрывается в облаке пыли. Но вот что-то желтеет на беловатом полотне дороги.

Останавливаем машину. Закинув горбоносую голову, лежит на боку мертвый сайгачонок. Под лопаткой широкая рана, сердца нет — его вырезали. На животе кожа разошлась от ножа. Хотели снять шкуру и не успели.

— Мерзавцы.

Оглядываем пустую степь. Ни единого темного пятнышка. Лишь на дороге следы шин. Загнали на машине… Зачем отняли жизнь у красивого грациозного создания? Художник отворачивается, ему жаль погубленной жизни.

— Не могу… Поехали…

— Подожди, — говорит Федорыч, — рисуй, вот тебе натура.

— Ну, нет. Рисовать нужно живое, прекрасную натуру. Ненавижу смерть…

Сергей Константинович качает головой, морщит лоб.

— Никак не вспомню французского художника… Утверждал, что ему приятнее видеть трухлявый пенек, чем цветущую яблоню.

— Его бы сюда! — сердито бурчит Федорыч.

Кажется, нет конца у высушенной равнины. Чаще и чаще попадаются солонцы с черной полынью. Горячий воздух пропитан ее запахом. Небо впереди мутнеет. По дороге мчится вихрь, закручивая пыль, поднимая высоко к небу перекати-поле, сухие былинки — будто выметая сор в степи.

Озеро Рыбный Сакрыл, судя по карте, где-то рядом, но его не видно. Близки сумерки. В стороне от дороги маячит деревянная вышка тригонометрического пункта. Сворачиваем к ней. Тренога стара и ветха. Приходится взбираться по шатким перекладинам, точно на корабельную мачту. Пятнадцатиметровое сооружение скрипит и качается. С верхней площадки осматриваем горизонт.

— Есть! Вон озеро. Берем азимут…

Пускаемся напрямик по компасу. «Москвич» подскакивает на сусликовинах. Целина ему нипочем. Из хорошего металла создана машина. Вот и заросшая степная дорожка. Она приводит к одинокой мазанке. Когда-то аульчик стоял у самой воды, теперь озеро ушло, оставив широкую ленту камышей. Вдали между тонкими их верхушками просвечивает широкое водяное зеркало.

— Сакрыл!

Около мазанки черноглазые казашки, посмеиваясь, стелят кошмы у глиняной стены, укладывают в длинный ряд розовые подушки, развертывают пестрые одеяла. Казашата