разбиралась в русских буквах. Инга это знала, но решила не спорить и начала читать:

— За морями, за горами…

— Ой, погоди, — сказала Эстер, — так я ничего не запомню. Я лучше прилягу на эту улиткину софу, а ты читай. Так я в момент запомню!

— Это не улиткина софа, — поправила ее Инга, — это вовсе диван-улитка.

— Ну, тогда улиткин диван, — ответила Эстер, сладко зевая и потягиваясь, так, что хрустнули все ее косточки и даже спинка дивана.

— Не улиткин диван, а диван-улитка, — снова поправила ее Инга, — потому что он не улиткин, а просто такой диван.

— Нет, именно улиткин, — с жаром возразила Эстер.

— Нет! — крикнула Инга. Эстер не понимает самых простых вещей!

— Улиткин! — завизжала Эстер, вскакивая с дивана. — Улиткин, потому что улитка приползает сюда и ложится, когда ей вздумается!

Инга на мгновение оцепенела.

— К-какая улитка? — заикаясь, произнесла она наконец.

— Улитка, — повторила Эстер, уставившись на Ингу. Рот у нее был раскрыт, будто она была поражена, что Инга еще нуждается в каких-то пояснениях, и тут она словно бы и сама испугалась. — Большая улитка, огромная, как куча компоста, — добавила она уже шепотом.

Инга быстро оглянулась. Там ничего не было, и все же ей показалось, будто по ее спине ползет что-то холодное и скользкое.

— Она появляется не оттуда, — успокоила ее Эстер, — она вползает через дверь.

Инга вздрогнула и посмотрела на дверь.

— Нет, не отсюда, — сказала Эстер.

— А откуда?

— Откуда? — повторила Эстер и, жутко вращая вытаращенными глазами, затараторила: — Из маленькой двери, маленькой коричневой двери… Ты ищешь, где эта дверь? — зашипела она.

— Нет, — поспешно возразила Инга, — нет-нет. Мне некогда, я заглянула лишь на минутку напомнить тебе, чтобы ты выучила уроки. Меня дома ждут!

Она попятилась к двери, прежде взглянув, белая ли она. Для одного дня было более чем достаточно!

Господи, зачем все это? — в отчаянии восклицала она, спеша домой и то и дело оглядываясь назад. Ей все время казалось, что по аллее вслед за нею ползет что-то огромное и бесформенное. В конце концов она не выдержала, повернулась и остановилась, плотно прижавшись спиной к дереву. Она не могла просто так обратиться в бегство, если чего-то очень боялась, она должна была смотреть прямо в глаза опасности. Если бы она сумела схватить страх! Если бы она была большой-большой и широкой, как тонкий лист бумаги, если бы она смогла схватить страх и обернуться вокруг него! Нет, так ничего не выйдет, с одной стороны она завернет его в себя, а с другой все-таки останется открытой… Если бы можно было разделиться на два листа и свернуться сразу в обе стороны… то незащищенный тыл оказался бы между двумя листами. Она должна бы стать круглой! Шар, и со всех сторон глаза — тогда бы она видела страх так далеко, насколько хватает глаз. И если бы она стала шаром, она могла бы двигаться во все стороны, потому что движение в одном направлении значило бы, что она отступила от других направлений… Мимо прошел мужчина с большим черным портфелем, затем невысокая женщина с маленькой сумочкой и зеленой авоськой, из которой выглядывали кочан капусты и пакеты с молоком. Прошагали мимо старшеклассники, те самые, что чуть не сбили ее с ног в школе, когда она поднималась по лестнице. Все они так спокойны. Неужели они ни о чем не догадываются или просто не придают этому значения? Не может быть, чтобы они не знали, кто-то все же знает — ведь они не слепые. И почему Алари обозвал Эстерину мать? Но учителя-то должны знать! А если они не верят? Ведь и она не верит, вернее, не хочет верить, но не может оставаться спокойной… Неужели она не в состоянии идти, как идут другие, и не подавать вида, не озираться по сторонам, не мчаться в комнату Эстер и не думать — главное, не думать о таких вещах!

На следующее утро Эстер явилась в класс одной из первых.

— Я уж решила, что ты проспишь! — крикнула она Инге. — Иди быстрее, помоги мне! У меня гениальная идея!

Она сунула Инге под нос большой лист ватмана и потребовала:

— Напиши-ка здесь это стихотворение, только крупными буквами и четко, и пиши эстонскими буквами!

— Зачем? — спросила Инга и недоверчиво поглядела на Эстер — она была уже по горло сыта этими «гениальными» идеями Эстер.

— Давай быстрее! Ведь толстуха сказала, что ты должна помогать мне, сказала же!

Инге пришлось подчиниться. Эстер велела ей еще нарисовать рядом со стихотворением несколько зайчат и прикрепила лист к стенгазете, что висела справа, рядом со столом учителя.

— Читай как по книге! — радовалась она, репетируя у доски.

Восхищенные мальчишки топтались возле газеты, а Лийна, мягкая и круглая, как пышка, пискливым дрожащим голосом заявила:

— Я все скажу учительнице!

Эстер схватила Лийну за руку и сжала ее своими тонкими пальцами как клещами, так что та потешно пискнула.

— Только попробуй! — сказала Эстер и оттолкнула Лийну в сторону.

— Все равно учительница заметит, — вслух подумала Инга, — случайно посмотрит и заметит.

— Эта дубина! — воскликнула Эстер. — Да ей и голову не повернуть, все следит, как бы кто не подсказал!

Русский язык, если не считать физкультуры, был единственным предметом, который вела не их классная руководительница, а другая, веснушчатая долговязая учительница. У нее дрожали руки, лицо то и дело покрывалось красными пятнами. Возможно, она плохо слышала, во всяком случае, она никого не спрашивала с места, а вызывала к доске, сама же во время ответа неотрывно следила за классом: не шевелит ли кто-нибудь губами как при подсказке.

Давно уже прозвенел второй звонок, но учительницы все не было. Мальчишки толпились в дверях класса. По коридору, задрав хвост, прогуливалась рыжая школьная кошка. Лопоухий Пауль лениво подошел к ней, проворно схватил за шкирку и притащил в класс, на учительский стол.

Тут только все заметили, что в дверях стоит маленький сутулый старичок.

Класс замер, затем раздался шум, и все в один прыжок оказались на своих местах. Только кошка, удобно устроившись на столе, с наслаждением покусывала свою ляжку.

Этот учитель обычно давал уроки в старших классах. Он был очень маленького роста, сухощавый, но почему-то все боялись его — стоило ему во время перемены появиться в коридоре, как тут же устанавливалась гробовая тишина. Сейчас он прошел по гулкому от тишины классу, спихнул со стола кошку, но за дверь ее не выгнал, а наоборот, ухмыльнулся, как будто был с кошкой в тайном сговоре, и, не пускаясь ни в какие объяснения, уселся за стол.

— Эстер, почему у