вы считать это на мой счет?» – осторожно спрашивает он. И далее объясняет, что у него опять сорвались уроки с найденным ранее учеником, потому что его подопечный заболел воспалением легких[50]. В те времена у менее обеспеченных, но амбициозных российских студентов репетиторство было обычным способом получения финансовой поддержки.

В письме новичка-универсанта матери, отправленном в ноябре 1897 года из Москвы, где он поселился у бабушки, Волошин объявлял: «Получил я сегодня ваше письмо и деньги. Последнего я совсем не ожидал и никогда бы сам просить не стал: бабушка написала без моего ведома»[51]. Вероятно, бабушка без спросу сообщила его матери о его финансовых проблемах, которые он предпочитал не разглашать. Одолжив деньги, которые необходимо было полностью вернуть к январю, продолжал Макс, он заплатил бабушке за квартиру до конца ноября. Что до оплаты за декабрь, то он надеялся к тому времени найти уроки или, по крайней мере, какой-то иной способ заработать деньги.

Потом он рассказал о своем новом плане: он собирался продать свои поэтические переводы таким журналам, как «Вестник иностранной литературы». Это, с энтузиазмом сообщал он матери, «будет гораздо выгоднее и удобнее уроков». И далее объяснял ситуацию на рынке труда:

Уроки в Москве дают все студенты, а стихотворными переводами занимаются немногие, и хотя потребность в уроках гораздо больше потребности в переводах, но все-таки мне кажет<ся>, что в последнем случае шансов получить работу гораздо больше, если действительно переводы мои хороши, как говорил вам Досекин. Вернусь к моему теперешнему денежному положению… [Волошин 2003–2015, 8: 82].

Николай Досекин, художник-пейзажист, который впервые ввел Волошина в мир культурной интеллигенции, уже оказывал значительное влияние на экономические и интеллектуальные устремления Волошина.

Однако, как следует из их переписки после решения Макса бросить занятия правом и отправиться в Западную Европу, практические соображения Макса в целом не вызвали одобрения Елены Оттобальдовны. Отвечая на просьбу сына прислать ему деньги после того, как в 1901 году он приехал в Париж, она писала:

Дорогой Макс, Вчера получила твое письмо от 26 октября, в котором ты просишь денег, и я отправлю тебе некоторую сумму где-то после 1 ноября: не знаю, сколько сумею после уплаты плотнику. Неужели, несмотря на обилие знакомых, тебе действительно невозможно найти работу в Париже? Тебе не прожить на сорок рублей в месяц. Это означает, что так или иначе тебе нужны деньги.

Перейдя к более развернутому комментарию о том, что ей казалось у него недостатком дисциплины в финансовых вопросах, она с нарастающим раздражением продолжала:

Не согласна с тобой, что можно брать взаймы, находясь в здравом уме… и что это непозволительно только в том случае, если ты не знаешь, как будешь возвращать долг; молодому, здоровому, сильному человеку гораздо более подобает заработать средства к существованию собственным трудом [;] Очевидно, ты уже некоторое время стоишь на собственных ногах… ты должен учиться и работать как настоящий человек, а не как дилетант, желающий [здесь слово брать вычеркнуто] и стремящийся только к тем удовольствиям (какими бы учеными они ни были), которые можно получить без труда, сложностей и пожертвований многими радостями жизни. Даже слабые, больные девушки вроде Зои обретают этот род независимости благодаря труду; она не только учится в гимназии, но и преподает, не желая жить за чей-либо счет[52].

Так Елена Оттобальдовна сурово пыталась привить сыну самые строгие из тех экономических ценностей, которые можно назвать буржуазными и которые связаны с деньгами как средством обмена: трудолюбие, отсроченность награды и экономическую независимость. Она без колебаний довела свою мысль до конца, прибегнув к средству, которое Цветаева узнала бы сразу: связала деньги и мужественность и поставила под вопрос его мужественность, упомянув добродетельную Зою. Учитывая ее собственный длительный опыт жизни при нехватке финансовых средств сначала как жены, разошедшейся с мужем, а затем как вдовы, Елена Оттобальдовна имела основания испытывать особое уважение к деньгам и финансовой самодисциплине, и она явно считала важным внушить его сыну.

Хотя Волошин и не стал открыто (по крайней мере в тех документах, которые я видела) возражать против того, что в письмах матери он представал порядочным лентяем, денежным вопросам в письмах к ней он уделял значительно больше места, чем, например, в письмах к своей приятельнице Александре Петровой. Он хотел показать матери, что разбирается в экономических вопросах. Однако экономическая компетентность в мире рубежа веков, частью которого становился Волошин, не сводилась только лишь к усвоению классических буржуазных ценностей, которые исповедовала Елена Оттобальдовна. В том письме матери 1897 года, где он оценивал рыночный потенциал стихотворных переводов, он продолжал: «Только, кажется, трудно вообще попасть в журнал без протекции, и у меня являлась мысль: не возобновить ли знакомство с Туркиным [домашним учителем в доме Вяземских] – может, можно будет как-нибудь устроить это у него или через него»[53].

Тем самым Волошин проявил свое все возрастающее внимание к одной из важных характеристик интеллектуальной экономики России позднеимперского периода. Строгих буржуазных ценностей его матери, принципов высокой морали, целеустремленности и самодостаточности (что, кажется, признавала даже она, несколько презрительно отзываясь об «обилии знакомых» в Париже, которые должны были найти Волошину работу) было мало для того, чтобы пробиться наверх в среде культурной интеллигенции. Требовались личные связи, причем не просто эмоциональная или интеллектуальная эмпатия, а такие, которые были полезны в экономическом и профессиональном отношениях. Поэтому слова Волошина о «протекции» свидетельствуют о рождении звезды нетворкинга. Он быстро распознал главную силу в экономической культуре той сферы, в которую стремился войти. В мире литературы установление связей с целью обретения покровительства и других видов профессионального преимущества играло решающую роль.

Однако у нетворкинга были свои правила, свои обычаи и свои традиции власти и контроля; нельзя было просто выдвинуть требования и ожидать, что они будут исполнены. Хорошие связи включали в себя понимание того, где и когда это делать, к кому обращаться и как оформить свою просьбу о помощи, а также бессчетного множества других культурных нюансов, о которых я надеюсь рассказать в этой книге. Волошин с детства знакомился с этой реальностью, поскольку она была жизненно важным элементом культуры, в которой он рос, и она должна была оказать влияние на его жизнь и жизнь многих других, чтобы он оказался исключительно хорошо приспособлен к этой реальности.

Обучение нетворкингу: от дома и до государственных масштабов

В российском обществе позднеимперского периода система личных связей формировалась на многих уровнях, при этом