людей. Потребуется еще какое-то время, чтобы Волошин полностью раскрыл свой талант снимать напряженность в отношениях между людьми; однако даже в первые годы его символистского опыта этот дар упростил ему вхождение в домашнюю сферу символистов.

В 1902 году, находясь в Париже, Волошин установил свой первый важный контакт с этим миром, подружившись со старшим по возрасту и успешно публиковавшимся символистом Константином Бальмонтом, о котором он еще в студенческие годы написал дерзкую, но тем не менее, по-видимому, хорошо принятую рецензию. По двум причинам, в равной мере связанным с женой Бальмонта Екатериной Алексеевной, в течение следующих нескольких лет ему предстояло стать близким членом семейного круга Бальмонта, а также видным участником собраний символистов, проходивших в его доме. Во-первых, Волошин влюбился в родственницу Екатерины Бальмонт Маргариту Сабашникову, а потом и женился на ней. Тем самым он установил важные родственные узы с этим кружком. Вторая и, возможно, более важная причина заключалась в том, что он завоевал доверие и привязанность Екатерины до такой степени, что в течение какого-то времени ежедневно проводил часть дня с семейством Бальмонтов. Много лет спустя, после смерти Волошина в 1932 году, его вторая жена включит Екатерину Бальмонт в число тех друзей, к которым она обратится с просьбой написать свои воспоминания о Волошине. И хотя воспоминания Екатерины окрашены в тона характерного для мемуаров пиетета, они достаточно конкретны, чтобы позволить понять, почему она так любила Волошина и доверяла ему: благодаря своей способности снимать напряженность в отношениях между людьми он мог во многом помочь семье, в которой отношения часто испытывались на прочность.

В эмоциональном плане Константин Бальмонт отличался повышенной возбудимостью, он много пил и часто не ночевал дома. Он также имел успеху женщин и пользовался им. Когда эти двое впервые начали проводить время вместе в Париже, друзья предостерегали каждого из них от общества другого. Екатерина Бальмонт, оставшаяся с детьми в Москве, с тревогой и беспокойством узнала о новой парижской дружбе своего мужа с диким и опасным, по слухам, Максимилианом Волошиным. Поэтому она была немало удивлена, когда однажды, возвращаясь с прогулки с дочерью Ниной, встретила у дверей своего московского дома самого Волошина. Нина убежала вперед, и Екатерина, подойдя к дому, обнаружила следующее:

К своему удивлению, я увидела Нину на руках у какого-то чужого человека. В первую минуту я испугалась, что с девочкой что-то случилось, так как знала, что добровольно она ни за что не пошла бы на руки к незнакомому, да еще такого странного вида: маленький, толстый, в длинном студенческом зеленом пальто, очень потертом, с черными, вместо золотых, пуговицами, в мягкой широкополой фетровой шляпе. Он ловким мягким движением поставил девочку на пол, снял шляпу, тряхнул кудрявой головой и, поправив пенсне, подошел ко мне близко, робко и вместе с тем как-то твердо смотря мне в глаза, сказал: «Вы – Екатерина Алексеевна, я из Парижа, привез вам привет от Константина. С Ниникой я уже познакомился – Волошин» [Бальмонт 1990: 93].

Екатерина Алексеевна сразу почувствовала, что ее тянет к этому человеку, который так ловко, но в то же время тактично проник в те сферы, где она чувствовала себя наиболее уязвимой: безопасность дочери и отношения с мужем. Его умение совершить это свидетельствовало о более широких возможностях межличностных отношений, которые могли бы оказать ей неоценимую помощь в том, чтобы справиться с домашней ситуацией, всегда отходившей на задний план, когда в ее доме проходили собрания кружка. Каким бы простым, даже скромным ни был талант Волошина в этом отношении, он оказался очень важен для успешного получения им доступа в домашнюю обстановку популярных символистских собраний у Бальмонта.

Например, Волошин умел обращаться с детьми. В играх с ними он снисходил до их уровня, но не забывал о лежащей на нем ответственности как взрослого человека. И по прошествии многих лет Екатерина Бальмонт помнила, как однажды он угостил Нину апельсинами, а затем узнал, что ей их нельзя. Не допустив, чтобы дело дошло до слез и разочарования, он быстро исправил положение, открыв дверь из детской в столовую, где сидели остальные гости, и сказав Нине, что они будут бросаться этими мячиками. «В какого дяденьку хочешь?» – спросил он и, получив указание от Нины, попал апельсинами в двух гостей, предоставив ей сделать и самостоятельный бросок [там же: 96]. Волошин, который поддерживал отношения с Ниной до тех пор, пока она не стала взрослой, всю жизнь был внимателен к детям и понимал их, хотя своих у него никогда не было. Это не только делало его еще более желанным гостем в интеллигентских кружках, которые собирались в домашней обстановке, предполагавшей присутствие рядом детей, но и в дальнейшем помогло ему при создании собственного кружка, а также способствовало его превращению в культовую фигуру. Ибо основой его кружка стали дети и подростки, и впоследствии именно они, став взрослыми, десятилетия спустя после его смерти будут вспоминать о нем с нежностью и посвящать ему восторженные мемуары. Дети могли играть важную роль в жизни русского кружка и нетворкинга, а также в формировании общественной памяти об этой жизни; впоследствии некоторыми российскими культовыми фигурами будут восхищаться в том числе благодаря их отношениям с детьми[69].

Опасения Екатерины по поводу отношений Волошина с ее мужем также вскоре развеялись. Во время того первого визита она осторожно поинтересовалась, насколько правдивы слухи, будто Бальмонт в своем поведении перепутал день с ночью.

Макс очень спокойно сказал, что Бальмонт все так же полдня проводит в библиотеке и читает до вечера. А не спит только, когда на него находит его беспокойное состояние. «А такие ночи вы проводили вместе?» – спросила я, стараясь, чтобы мой вопрос прозвучал возможно естественнее. «Разумеется, его в такое время нельзя оставлять одного, Вы, верно, это знаете». И он это сказал так просто и искренне, что я уже не сомневалась, что слухи, дошедшие до меня, ложны [там же: 94].

Дальнейшее общение с Волошиным ни разу не дало Екатерине повода усомниться в этом умозаключении.

Когда потом, много позже, я видела, как Макс, всегда трезвый, ночью, иногда до утра, сопровождал Бальмонта в его скитаниях, заботливо охраняя его от столкновений и скандалов на улице или в ресторане, приводил его или в дом, или к себе, – я поняла, что так было с самого начала их знакомства [там же: 94].

Екатерине нравилось в Волошине и многое другое. Он постоянно испытывал денежные затруднения, неоднократно брал в