к событиям Гражданской войны, и был готов к долгому и трудному разговору, возможно, к нескольким разговорам, а ему почти сразу же говорят: не расстреляны Романовы, фальсификация все это. С ума сойти!

— Александр Сергеевич, вы, пожалуйста, не… — начал Корсаков.

— Не обижусь, не обижусь. Вы просто невнимательны. Я ведь вам с самого начала говорил, что дело это было шито белыми нитками и никакого значения для судьбы этого Позднякова не имело.

— Но все-таки оно пропало?

Зеленин кивнул:

— Меня и самого это заботит. Зачем было воровать такую явную фальсификацию? Было бы понятно, если, например, какие-то листы с собственноручными показаниями стали бы где-то всплывать. Ну, решили слабого духом человека шантажировать. Бывает. Но за все прошедшие годы ни один листок, ни одна фамилия не всплыли, понимаете?

— Но сейчас вы не в состоянии следить за такими делами, верно?

— Нет, неверно! Если что-то всплывет, я буду первым, кого пригласят «для беседы». Дело-то исчезло из моего кабинета.

— Вы думаете, за столько лет об этом кто-то помнит? — удивился Корсаков.

— А вы думаете, кто-то забыл? — Удивление Зеленина казалось более сильным и искренним.

— Но ведь вы сами сказали, что дело всем уже тогда казалось надуманным, нереальным. Кому оно может быть нужно спустя столько лет?

— О, как вы… наивны. Да тогда больше половины дел можно было закрыть, проводя нормальное следствие, а не просто принимая на веру доносы. Вы думаете, в тридцатых грешил и творил беззакония Сталин и по очереди руководители НКВД? Да они просто использовали то, что создавали сами люди, их современники. Использовали с толком, с учетом расстановки сил и интересов.

— Не понимаю вас, — признался Корсаков. — Всем известно, что сталинская машина репрессий не могла бы существовать без этих жертв. И машина сама создавала, выдумывала преступления, а потом казнила тех, кто не был ни в чем виноват.

— «Всем известно»… — брюзгливо передразнил Зеленин. — Когда-то всем было известно, что Земля стоит неподвижно в центре Вселенной, а Солнце и иные небесные тела вращаются вокруг нее. Помните это из школьного курса?

— И что?

— А то, что те, кто открывал истинное положение вещей, те, кто посмел усомниться в особом положении Земли, тоже были преследуемы, как нарушители неких незыблемых правил. А пресловутые «все» свои заблуждения считали истиной в высшей инстанции.

— То есть вы хотите сказать, что репрессий не было? — Корсаков начинал злиться.

— Вы, молодой человек, так-то не сердитесь, не надо. Спорить с вами я не намерен хотя бы потому, что вы обо всем знаете из пересказов, а я все это испытал на своей шкуре. И что такое ночами не спать, ожидая ареста, тоже знаю. Я ведь после того, как Ежова объявили врагом народа, и под следствие попал, и срок получил, и домой вернулся только по истечении срока.

Зеленин замолчал и отвернулся. Игорю стало стыдно за себя. Ну что он, в конце концов, привязался к этому старику? Корсаков уже хотел как-то извиниться, искал удобную форму, когда Зеленин повернулся к нему:

— Так я это вам говорю вот к чему: все эти репрессии не Сталиным и органами были начаты! Вот вы мне можете сказать, кто и когда проанализировал ту эпоху? Проанализировал, а не просто все зачеркнул, написал «В архив» и сказал, что все в прошлом. Вот вы сейчас Троцкого обеляете? А что в нем-то хорошего было? Чем было бы лучше для России, если бы все силы пошли на свершение мировой революции? Да ведь против нас точно так же объединился бы весь мир, как против Наполеона в свое время! И такую войну мы бы никак не выиграли.

— Вы разные вещи смешиваете… — начал было Корсаков.

— Ничего я не смешиваю, но спорить больше не хочу, — сказал Зеленин спокойно. — Вы извините, но я на эти вещи очень остро реагирую. Сердце, знаете ли, уже не то.

И снова Корсакову стало неуютно. В самом деле, вытащил старика для разговора, а втянул в дискуссию.

— Давайте я вас провожу, — предложил он и, видя, что Зеленин собирается отказаться, добавил: — Просто так, без политического подтекста.

Шли молча, а перед дверью подъезда Зеленин попросил:

— Вы мне ваш телефон черкните на всякий случай. Мне кажется, что вы к повороту беседы готовы не были и растерялись. А если растерялись, то о чем-то и не спросили. Ну, а я подумаю да, может, еще чем вам и помогу.

Корсаков кивнул и сказал:

— Давайте все-таки я вам еще пару вопросов задам, а?

— Ну, разве что пару.

— Значит, вы уверены, что подозрения о том, что Романовы не были расстреляны, — ложь?

— Ну нет, этого я как раз не говорил, — ответил Зеленин. — Наоборот, что-то там было. Началось-то все с «сигнала с мест», как говорится. Тогда ведь, повторяю, врагов искали все и всюду. Вот какой-то товарищ из Свердловска и прислал письмо в НКВД, сюда, в Москву, в центральный аппарат. В письме речь шла о том, что враги народа препятствуют борьбе против них, врагов то есть. А суть дела была вот в чем. Этот товарищ, местный краевед, стал собирать слухи, которые носились по городу в его, краеведа, детские времена. Вот краевед и стал эти слухи собирать. А слухи-то были, будто Романовых не расстреливали, а куда-то увезли. Вместо Романовых же расстреляли каких-то совершенно других людей, а может быть, и вовсе никого не расстреливали. Кстати говоря, судя по его, краеведа, материалам, слухи отражали какую-то вполне реальную картину. Стал он спустя много лет все выяснять, и вдруг его чекисты задерживают и допрашивают. И подтекст допроса: зачем клевещешь на советскую власть! А краевед-то машинист паровоза, пролетарий — хлеще некуда! Он и партизанил, и в Совет избирался, и со многими ответственными работниками знаком. Пошли звонки сверху, его отпустили. Но велели молчать! Тогда-то он письмо в Москву и отправил с товарищами-машинистами.

— Погодите, тогда получается, что Романовы могли бежать?

— Могли, конечно. Но мы это не рассматривали. Нам-то нужно было вокруг этого самого Кирилла Фомича Позднякова сети раскинуть на мелкую и крупную рыбу.

— Ну, а все-таки, хоть какие-то факты там были упомянуты?

— Были, и