– Говорить мало. Надо было пойти за ней. А ты ничего лучше не придумал, как бросить ее одну среди ночи. Тебе это приказывали?..

– Так мне ж пришлось бежать за подмогой! Я ж сказал. Могла бы спокойно посидеть в карете.

– И помереть от холода… или от чего другого!

Не слушая дальнейших оправданий кучера, Жан каблуками легонько подбодрил лошадь и направил ее на скалистую тропу, ведшую к замку. Его силуэт при лунном свете вырисовывался с отчетливостью покрытой чернью серебряной чеканки. Старые камни, вырубленные из глыб застывшей лавы, выглядели чрезвычайно эффектно. Их мягкие контуры чуть размывали отчетливый рисунок укреплений и придавали им особое очарование. Остроконечные крыши башен поблескивали под лунным светом, и было непонятно – спускается замок прямо с небес или же собирается вознестись ввысь. Возникало желание протянуть руку и прикоснуться к нему, как к какой-нибудь драгоценной вещице.

– Вы оказались правы, – выдохнула восхищенная Гортензия. – Он очень красив.

– Он похож на женщину, в которую ты влюблен… или хотел бы влюбиться, но не смеешь.

– Почему вы так говорите? – спросила девушка, пораженная столь странным сравнением.

– Да так. Вам не понять…

– Как вы можете судить! Если бы вы объяснили и…

– Зачем? – грубо оборвал он ее. – Скажем, мне нет дела до того, поймете вы или нет. Кстати, мы приехали. И вас уже поджидают.

Действительно, на пороге, возле высокой двери с прибитым к ней изъеденным временем каменным гербом, стоял человек. Неясный свет факела, который держал в руках мальчик, одетый по-крестьянски, выделял его на фоне стены, которая казалась еще чернее. Он был высок, поджар, угловат, но черный камзол по моде прошлого века тем не менее сидел на нем с отменным изяществом. Густые белоснежные пряди волос были небрежно зачесаны назад и, поблескивая, колыхались, как легкий некрученый шелк, но в обрамлении этого благородного нимба взору являлось одно из самых надменных и холодных лиц, какие производит природа. Высокие скулы, волевой подбородок и тонкий рот с лукавой складкой по внушительности все же уступали носу, от которого бы не отрекся и Король-Солнце Людовик XIV. Что касается глаз, цвет которых трудно было различить в столь скудном свете, они буквально запылали яростью, когда их обладатель узнал всадника. Вырвав факел из рук мальчика, он бросился к пришельцам.

– Кто внушил тебе дерзкую мысль явиться сюда? – взревел он, стараясь перекричать поднявшийся ветер. – Вон!..

– Не думаете ли вы, что я здесь ради собственного удовольствия? – с горькой иронией парировал Жан, Князь Ночи. – Если бы ваши слуги лучше вам служили, мне не пришлось бы обеспокоить себя. – Затем, обернувшись к Гортензии, которая, все еще вцепившись в него руками, с тревогой наблюдала эту сцену, сказал: – Вы можете спешиться, мадемуазель! Этот милейший человек – ваш дядюшка, высокородный и могущественный сеньор Фульк, маркиз Лозарга… и прочих мест, кои было бы утомительно сейчас перечислять.

Он не успел ей помочь, Гортензия с ловкостью опытной амазонки уже сама соскочила на землю. Держа факел в поднятой руке, маркиз устремился ей навстречу, но внезапно застыл на месте с видом крайнего изумления.

– Виктория! – пробормотал он с неожиданной нежностью в голосе. – Ты вернулась, Виктория…

– Мое имя Гортензия, месье.

Она чуть замешкалась, хотя и не слишком явно. Представ перед этим человеком с профилем хищной птицы и серебряной шевелюрой, в котором издали угадывался властный повелитель, она так оробела, что едва не назвала его «монсеньором», а это было бы вовсе неуместным. Что до «дядюшки» – у нее не было ни малейшего желания так его именовать. Но он даже не заметил этой легкой заминки, весь поглощенный созерцанием ее лица.

– Нет такого имени: Гортензия, – проворчал он. – Оно ничего не значит, и здесь о нем не слыхали. Разве что служанка или крестьянка…

Твердое обещание оставаться обходительной, вырванное у девушки преподобной Мадлен-Софи в час расставания, потеряло силу перед столь высокомерной презрительностью.

– Почему бы не прибавить в этот перечень и корову? – возмущенно оборвала она его. – Впрочем, не думаю, что его могли здесь слышать, ибо это имя происходит от названия экзотического цветка, привезенного из путешествия одним из спутников господина де Бугенвиля. Что касается той, в честь кого я так наречена, – Гортензии де Богарне, голландской королевы и моей крестной матери, она никогда не имела ничего общего с челядью!

– Поддельная королева с картонной короной, подобно многим другим, извлеченным из факирского сундучка Буонапарте…

– Решительно, я начинаю понимать, что мы никогда не сойдемся относительно титулов, маркиз, – снова с возмущением бросила ему в лицо Гортензия. – Тот, кого вы именуете «Буонапарте», для меня навсегда останется Его Величеством Императором…

– Корсиканский узурпатор, короновавший сам себя…

– В присутствии и с благословения папы римского! И его крестницей я имею честь быть. Засим, если Гортензия вам так не нравится, вы всегда можете называть меня Наполеоной: это мое второе имя.

– Я буду звать вас Викторией.

– Пусть так. Но с прискорбием сообщаю вам теперь же, что не стану отзываться на это имя… несмотря на все почитание, какое я обязана к вам питать. Не говоря уже о том…

Факел так опасно затанцевал в руке маркиза, что, неожиданно свесившись через холку лошади, Жан перехватил его.

– Почему бы вам не продолжить так чувствительно начавшееся первое знакомство в доме? – с издевкой сказал он. – Вы оба, сдается мне, обладаете схожими характерами, и видно, что вы из одного семейства. Что касается этой девицы, маркиз, подождите немного, прежде чем подпалить ее. Нехорошо, когда слишком много людей погибают в одном замке одинаковым образом. – Швырнув факел на землю, повелитель волков поворотил лошадь и начал спускаться по тропе, бросив в ночь: – Я верну эту скотину Шапиу, поскольку мне не по нраву возвращаться пешком. Это подобает лишь подлой черни.

– Сам ты из черни, был и навсегда останешься таким! – вне себя от ярости взревел маркиз, и его поза свидетельствовала, что он готов броситься за обидчиком. Но Жан был уже далеко. Фульк де Лозарг и Гортензия остались лицом к лицу в компании лишь с юным лакеем, пытавшимся, невзирая на ветер, снова зажечь факел.

Маркиз медленно и глубоко втянул в себя воздух, стараясь обрести утраченное спокойствие, и объявил:

– Прошу в дом!

Даже не взглянув на девушку и не предложив ей руку, он направился к замку. После краткого замешательства – ей хотелось побежать за Жаном и умолить его доставить ее в Сен-Флур, чтобы дождаться там первого же дилижанса и вернуться в Париж, – Гортензия покорилась судьбе и пошла за дядей, стараясь не оступиться