мосты, не колдобины, на которых спотыкались лошади, а война и ее последствия — рутьеры (безработные солдаты, сбившиеся в банды и базировавшиеся в полуразрушенных замках, заброшенных церковных башнях или даже в глухом лесу), которые могли подстерегать беззащитного путника. В 1364 году прево Шартра, вызванный в Париж для отчета перед Счетной палатой, попал в руки такой банды, которая затребовала за него выкуп. Чтобы собрать требуемую сумму в 500 ливров, более чем достаточную для содержания семьи рыцаря средней руки в течение года, прево пришлось оставить у бандитов в качестве заложника своего пятнадцатилетнего сына. Парламент признал, что бальи, пославший его в Париж, подвергнув опасности на дорогах, представил яркое свидетельство ненависти, которую он питал к несчастному прево.

По этим опасным дорогам, если очень было нужно, ехать требовалось очень быстро. Фруассар рассказывает, что в 1390 году двадцати однолетний Карл VI и его семнадцатилетний брат Людовик, которым не терпелось вернуться к своим женам, заключили пари, кто первым доберется до столицы. Они ехали днем и ночью, утомляя лошадей, а в конце пути пересели "в лодки и поплыли по Сене", в результате Людовик опередил брата на несколько часов. На это у него ушло четыре и одна треть дня. Таков рассказ Фруассара. Но он не соответствует действительности. В действительности король, не упуская возможности для встреч с подданными, на возвращение в Париж потратил почти месяц. Выехав из Монпелье 23 января, он на два дня остановился в Ниме и на три — в Авиньоне, где всегда было много дел связанных с взаимоотношением с Церковью и Италией. С 6 по 8 февраля он снова сделал остановку в Лионе, а 9 и 10 февраля — в Маконе. С 13 по 17 февраля король находился в Дижоне, где его дядя Филипп Смелый, герцог Бургундский, оказал ему блестящий прием. 21 февраля король прибыл в Париж. Людовик же спокойно следовал за своим братом. Гонка между братьями была выдумана Фруассаром, но фантазия хрониста показывает, что 175 км в день — это адский темп для двух молодых людей, стремящихся прийти первыми.

На самом деле самые быстрые гонцы преодолевали не более 150 км в день. Эстафеты в то время не придумали, и гонцы не хотели загонять своих лошадей. В 1394 году, после смерти 16 сентября Папы Климента VII, король и его советники умоляли кардиналов заседавших Авиньоне не избирать ему преемника сразу. Послание в Авиньон нужно было доставить как можно быстрее. В спешном порядке было составлено письмо и отправлен гонец. Но когда он прибыл на место, было уже поздно: кардиналы уже собрались на конклав в запертом на замок соборе и не могли больше принимать никаких посланий. Путь в 600 км от Парижа до Авиньона занял четыре дня.

Но не все государственные чиновники были обязаны так спешить, даже если привередливая администрация не позволяла им задерживаться в пути или отказывалась компенсировать чрезмерно дорогие расходы на поездку. На поездку в Шартр отводилось полтора дня, в Суассон — два, в Амьен, Абвиль и Руан — три, в Труа — четыре, в Байе и Вьерзон — пять, в Бурж — шесть. За пределами Парижского округа дорога до Лиона занимала восемь дней, до Коньяка — девять, до Родеза — десять. Южные регионы отделяли от Парижа более двух недель пути: в Тулузу или Ним дорога занимала четырнадцать дней, в Каркассон — пятнадцать. Расстояния мерились отрезками времени.

Обширность Франции не мешала королю посылать своих чиновников из одного конца королевства в другой. Как и король, принцы, прелаты и государственные чиновники постоянно находились в движении. Бальи XIV века не были постоянно привязаны к одному региону. Жан Бернье из Валансьена в 1358 году был сенешалем Бокера, затем стал бальи Турени, в 1360 году — прево Парижа, а в 1361 г. — бальи Санлиса. Восемь лет спустя, когда война с Англией возобновилась, Карл V поставил его во главе недавно отвоеванного Понтье. Будучи специалистом по сложным ситуациям, он, в 1377 году, в конце своей карьеры, вернулся в неспокойный Лангедок он снова служил сенешалем Бокера.

Парижские чиновники, служащие центрального аппарата, будь то эксперты по финансам или судьи, не всегда сидели зарывшись в счета или заседая в суде, они тоже проводили часть времени в разъездах. Поэтому они обязаны были иметь лошадей или мулов, а в их свитах всегда служили конюхи, а нередко и оруженосцы.

Чиновники были не одиноки на дорогах, где им встречались торговцы, студенты и паломники. На ярмарки люди приезжали издалека. Ярмарки в Шалон-сюр-Соне в начале правления Карла VI привлекали торговцев из дальних стран. Они приезжали не только из Лангедока, Нормандии и Бретани, но и из Фландрии и Брабанта, Швейцарии и Ломбардии. Университеты набирали своих студентов из самых разных мест. В Париже в 1403 году были преподаватели и студенты из отдаленных частей королевства, например, из провинций Вьеннуа и Нарбоне, а также из Любека и Кракова, Шотландии и Каталонии. В том же году в Тулузском университете учились немцы и нормандцы, бургундцы и испанцы. На дорогах в Сантьяго-де-Компостела всегда было много паломников, и человек того времени без колебаний отправлялся в опасный путь, если чувствовал, что его зовет божественная миссия. Так что если было надо, то приходилось путешествовать, и довольно часто. Необъятность королевства не отменяла передвижений, она лишь их затрудняла, а главное, делала нестерпимо медленными.

Являлось ли разнообразие языков и наречий серьезным препятствием для общения? Королевству еще было очень далеко до языкового единства. Не говоря уже о фламандском, бретонском и баскском языках, оно было разделено на две части границей между языком ок (Лангедок) и языком ойль (Лангедойль). Более того, внутри каждой языковой области существуют свои диалекты: Лимузен — это не Гасконь, а Шампань — не Нормандия. Подданные короля Франции не говорили на одном языке. Но король и его чиновники писали больше, чем говорили, и писали они по-французски, на языке Иль-де-Франс, который в стране, говорящей на языке ойль, понимали все. А вот в стране провансальского языка или стране языка ок к нему нужно было привыкнуть. Нужно было понимать королевских офицеров с севера и их чиновников, которые составляли документы на французском языке; нужно было читать и писать на языке короля. Дворяне стали двуязычными, города нанимали секретарей, которые писали на языке севера, а студенты изучали французский язык наряду с латынью. Письменный французский язык стал общим языком королевства. Каждый регион говорил на своем языке, но королевство не было Вавилонской башней.

Местные особенности, регионализм и национальное чувство

В общем подданные общались и неплохо друг друга понимали. Но расстояние и разнообразие породили между жителями королевства различия, к которым они очень чувствительно относились. Они смеялись над языком, на котором говорили в соседних регионах, — в общем-то понятным, но каким-то нелепым. Имитация акцента была популярной формой развлечения… за исключением тех, кому пришлось за это заплатить, как показывает случай, произошедший в 1388 году, когда повстречались Жан дю Шатийон и Тома Кастель. Жан "по манере говорить понял, что Тома — пикардиец, и по этой причине, забавы ради, взялся имитировать