— А пусть они дома обходят на предмет варения самогона, — предложил Владимир Матвеевич. — Самогон у нас под запретом… Это даст им право тщательнейшим образом произвести досмотр домов и строений, и себя при этом не обозначить.

— А ведь это мысль, вы дело говорите, — одобрительно посмотрел на него Леонид Лаврентьевич. — Так и поступим. И ордера нужные на предмет борьбы с самогоноварением выпишем. Вам все понятно?

Стрельцов и Осипов дружно кивнули.

— Стало быть, на том и порешим, — резюмировал Бахматов.

— А сами-то вы как съездили, Леонид Лаврентьевич? — спросил Бахматова Владимир Матвеевич.

— Не без результатов, — немного помолчав, ответил старший инспектор уголовного розыска. — Фотографическую карточку последнего нашего убитого опознал его родственник из поселка Сафарино, что от Москвы в семидесяти верстах. Семеном его звали… — Леонид Лаврентьевич выдержал небольшую паузу и добавил: — А в Москву он приезжал лошадь покупать. Уж очень она ему нужна была в хозяйстве…

— Выходит, наша версия верная! — воскликнул Коля Осипов. — И все сходится на нашем лошаднике?

— Похоже, что сходится, — ответил Бахматов. И подвел итог совещания следующими словами: — Так что теперь все зависит от нас. Как скоро мы его изловим, покамест он еще кого-нибудь к праотцам не отправил. Все. Отдыхать. А с завтрашнего утра — работать по полученным заданиям. А вам, — посмотрел он сначала на Осипова, а затем на Стрельцова, — смотреть в оба и все примечать, когда по домам ходить будете: лошадей хозяйских, упряжь, инструменты со следами крови, кладовки, погреба; нет ли где на полу замытых кровавых пятен… Словом, смотреть зорко! Понятно?

— Сделаем все, что нужно, — ответил Николай.

— Не оплошаем, — поддержал Георгий.

Бахматов на это только хмыкнул, а Саушкин добродушно улыбнулся.

На том и разошлись.

Один бог ведает, какие мысли роились в голове покорной Марии, когда она увидела кровь на полу и на стуле. Может, она поверила словам мужа, что у чернявого пошла носом кровь, а может, и не поверила, что скорее всего.

Она безропотно подчинилась приказу мужа замыть кровь на рукаве его пиджака и в комнате, после чего ушла к детям. Если не было работы по хозяйству и по дому, она все время находилась с детьми. Их присутствие рядом придавало хоть какой-то смысл ее существованию. Если бы ее спросили, что она делала бы, коль не имела детей, то Мария наверняка ответила бы: удавилась бы от тоски, к чертям собачьим! Или промолчала, поскольку говорить не любила. Но подумала бы именно так…

Собственное существование до того опостылело, что, кроме детей, в этой жизни ее ничего не держало. Да и к детям она стала как-то охладевать. Даже плач грудничка не шибко ее трогал, скорее раздражал. А зачем ей жить, если горестей и зла в этой жизни куда больше, нежели чем добра и радости.

Жалко ли ей было того крестьянина, которого два года назад на ее глазах душил Василий?

Поначалу-то — конечно, а потом просто вычеркнула его из своей памяти, словно его не было вовсе. Так ей было проще. А тогда, услышав подозрительный шум в комнате, она стремительно выбежала от детей, наказав им сидеть смирно и не выходить. Распахнув дверь, ступила на порог и застыла как вкопанная в тихом ужасе.

— Чего встала, ступай отседова! — услышала она голос Василия, но сил, чтобы тронуться с места, у нее не было: ноги словно приросли к полу.

— Ступай, сказал! — хрипло прикрикнул на нее Василий, отцепляя от своего лица и шеи руки сопротивляющегося крестьянина.

Женщина быстро повернулась и ушла. Долго сидела неподвижно на детской кровати. Все трое подавленно молчали. Дети боялись спросить, что произошло в большой комнате, а Мария опасалась таких вопросов, потому что не знала, как на них ответить. Мир разом перевернулся. Все было в черно-белых тонах.

Потом, когда все закончилось, Василий призвал ее к себе.

— Что видела, о том молчи, — наставительно и угрюмо сказал он, глядя мимо нее. — Чтоб никому.

— А как же нам дальше-то… жить? — тихо спросила она.

— А так и жить, — посмотрел на нее Василий, придавив взглядом. — Теперь уж ничего не поделать. Придется привыкать… Человек такая тварь, привыкает ко всему…

К чему привыкать, Мария в тот раз так и не поняла. Окончательно прозрела позже. И смирилась.

Ночью, когда Василий вернулся, сбросив где-то труп крестьянина, она неистово молилась вместе с ним, искоса поглядывая на его лицо, но во внешности мужа не находила ничего зловещего или отталкивающего. Напротив, его лицо было умиротворенным и благообразным, будто он молился после обычного дня и благодарил бога за преподнесенные дары: солнце, воздух, пищу, здоровье… Единственное, что не вязалось с его благостным видом, так это руки. Они были большими и мощными, с сильными пальцами, которые, даже смиренно сложенные в щепоть, источали нешуточную силу. Из таких рук, ежели они схватят за горло, вырваться не получится…

С тех пор она уже без указаний Василия выходила с детьми из дома при появлении очередного гостя и бродила по двору, терпеливо ожидая, когда он завершит свое дело, про которое однажды сказал: «Придется привыкать». Где-то она даже привыкла, потому что два года — срок порядочный, за это время можно ко многому привыкнуть.

Каким-то мистическим образом Мария чувствовала, когда Василий заканчивал со своими делами, заходила с детьми в дом, запирала их в комнатке, а сама брала тряпку и тщательно замывала пятна крови на полу, если таковые имелись.

Ночами она помогала мужу грузить мешки с убиенными в пролетку, если те были слишком тяжелыми, внушая себе, что в них насыпан овес или картошка. А потом закрывала за уехавшей пролеткой ворота, шла к детям, которые уже крепко спали, ложилась рядышком, поджав под себя коленки и глядя в темень.

Однажды Василий вернулся веселый и возбужденный.

— Меня тут недалече милицейский остановил, — мелко хихикнув, произнес он. — Спрашивает, чего, дескать, везешь. — И замолчал, ожидая, верно, вопроса от жены. Но его не последовало, и Василий продолжил: — Я ему: а ты, мол, сам пощупай. Он пощупал и… отпустил. Дурной, право. Подумал, верно, что я хряка везу или еще мясо какое, — снова мелко хихикнул он. — Да, чай, мешок не захотел развязывать. Хотя мог и меня попросить развязать… Ты это, вот что, в следующий раз со мной поедешь. Вдвоем оно сподручнее будет. И подозрительности меньше, ежели милицейский наряд остановит. Все ж ты баба, как бы спросу меньше. Да и хоронить мешки вдвоем половчее…

Сказал, не дожидаясь ни ответа, ни согласия. Просто объявил Марии о своем решении, которое не обсуждалось, и завалился спать. Умаялся за день, видать. Хряка забить — и то нужны сила и сноровка. Без умения хряк так может поддеть мясника, что тот потом костей не соберет. А тут человека завалить. А ежели промахнешься, и не туда, куда нужно, ударишь? Человек, он поизворотливее и пострашнее всякого хряка. И злее…