В дальнейшем я намерен созвать посвященные ей, этой глобальной проблеме, всемирные, а возможно, даже вселенские съезды, симпозиумы, научные и практические конференции, но и сегодня, в ожидании подобных всеобъемлющих мероприятий, мы не должны сидеть сложа ласты. Поэтому обсуждение данной проблемы мы начнем пусть пока в ограниченных масштабах, но немедленно, сию же минуту!

— Это замечательно, милый Кашалот, но… — Стрекоза в недоумении оглядела пустынную поляну и кучку собравшихся у председательского пня коапповцев, — но с кем же мы станем ее обсуждать? Между собой?

Видно было, что и коллеги Стрекозы разделяют ее опасения, однако председатель КОАППа рассеял их, заявив, что хотя большого числа обсуждающих ждать не приходится, но, как он надеется, кое-кто на обсуждение непременно придет, прилетит, приползет или приплывет: десяток-другой приглашений обещала занести по дороге в Индию Мартышка, а некоторых оповестили по телефону либо по факсу — кого успели…

И действительно, на поляне понемногу стали появляться приглашенные — звери, птицы, пресмыкающиеся, земноводные, насекомые, пауки… Когда их набралось десятка два, Кашалот решил, что можно начинать, и возвестил проникновенным голосом:

— Уважаемые гости! Дорогие коапповцы! Мы собрались, чтобы рассмотреть ряд животрепещущих, можно сказать, наболевших вопросов, касающихся отношения представителей сильного пола к представительницам прекрасного пола. Позвольте поделиться некоторыми своими соображениями по этому поводу. Я тут набросал кое-какие тезисы… так, где же они? — разрыв ворох бумаг, которыми была завалена поверхность председательского пня, он разыскал несколько мелко исписанных листков. — Ага, вот они! — Кашалот положил листки перед собой и откашлялся, как он делал это всегда перед изложением теоретических аспектов любой проблемы. — Итак, отношение к особам женского пола делится на проявление: а) Внимания; б) Чуткости; в) Заботы. Начнем с внимания. Это, прежде всего, исполняемые в честь подруги песни, именуемые серенадами — их поют кузнечики, цикады, сверчки, лягушки, жабы, а также дельфины, усатые киты, усатые коты…

— Особенно мартовские, — ввернул Гепард.

— И ряд других млекопитающих, — завершил перечень Кашалот.

Сова протестующе замахала крыльями:

— А про птиц-то певчих забыл, что ли, председатель?

— О певчих птицах, дорогая Сова, нужно не говорить, а петь! — и Кашалот в самом деле пропел несколько тактов из знаменитого романса Алябьева «Соловей»: — «Соловей мой, соловей, голосистый соловей…» — гремел над поляной его могучий голос.

Восхищению коапповцев не было предела — они и не подозревали за своим председателем таких талантов…

— Наш одареннейший из председателей, да у вас, оказывается, настоящий колоратурный бас! — воскликнул Гепард. — Вы вполне могли бы выступать соло!

Удильщика вдруг осенило:

— Кстати, не происходит ли слово «соло» от слова «соловей»?

— Возможно, и происходит, — произнес очень мелодичный и очень печальный голос, — но отныне мой голос не будет звучать ни соло, ни в птичьем хоре… — с этими скорбными словами с ближнего дерева слетел и уселся на председательском пне тот, о ком только что шла речь — сам Соловей собственной персоной. — И люди, которые придут издалека в соловьиную рощу специально для того, чтобы насладиться моим сольным пением, — добавил он после паузы, — уйдут оттуда, как говорится, не соло хлебавши.

И хозяева коапповской поляны, и их гости были совершенно обескуражены этим неожиданным и, казалось бы, ничем не мотивированным решением. Отовсюду слышались удивленные возгласы:

«Как?!», «Почему?!», «Что произошло?!».

— Как ни тяжко было мне решиться на это, — голос пернатого виртуоза дрогнул, — я заставил себя навсегда отказаться от пения, чтобы никто не мог сказать, будто я пою из низменных побуждений…

Буря протестующих восклицаний поднялась после такого сногсшибательного заявления!

— Кто осмелится сказать что-либо подобное о Соловье?! — грозно вопросил Кашалот.

— О кумире поэтов и композиторов! — выкрикнул Удильщик.

— А главное, влюбленных! — вторила ему Стрекоза.

— Кто, вы спрашиваете? — Соловей горько усмехнулся. — Орнитолог, то есть специалист по птицам! И не «осмелится сказать», а уже осмелился, уже сказал! «Песня птицы, — заявил он, — не более, чем заявка на недвижимую собственность. Она адресуется соседям того же вида и гласит: «Сюда не входить! Эта территория принадлежит мне!»

Человек, прослушавший эту цитату с улыбкой, счел за благо ее прокомментировать:

— По-моему, дорогой Соловей, — обратился он к выдающемуся вокалисту, стараясь говорить как можно деликатнее, — вы напрасно так переживаете: орнитолог Генри Говард, написавший процитированные вами слова в своей книге «Территория в жизни птиц», и другие ученые, которые разделяют его мнение, не видят в побуждениях пернатых певцов ничего низменного: ведь для того, чтобы вывести птенцов, действительно необходим гнездовой участок…

Однако слова Человека не разубедили Соловья — он по-прежнему был безутешен, ибо полагал, что его достоинство артиста глубоко уязвлено (тенора́, как известно, очень мнительны).

— Всё равно, уважаемый Человек, — сказал он, и в каждом звуке его голоса сквозила обида, — получается, что все мои рулады, — тут он издал изумительную трель, — со всеми бесчисленными коленцами, — последовала еще одна трель, более витиеватая, — означают только одно: «Моё, моё, моё! Уходите, улетайте, убирайтесь подальше, вон отсюда — здесь всё моё!» И, следовательно, никакой я не певец любви, а всего-навсего мелкий собственник… Разумеется, — продолжал он, невзирая на клятвенные заверения Человека, что ничего подобного у специалистов по птицам и в мыслях не было, — если бы я захотел, мне бы ничего не стоило рассеять, да что там — полностью развенчать это заблуждение, хотя бы в отношении соловьев — за других птиц я, конечно, поручиться не могу… Ну, прежде всего такое соображение: если мы поем лишь для того, чтобы утвердить свое право на гнездовой участок, почему наши песни настолько сложны и разнообразны, что молодому соловью приходится учиться их исполнению всё свое детство и всю юность?

— Резонно, — заметил Гепард. — В самом деле, такое незамысловатое чувство, как чувство собственника, можно было бы выразить и менее изысканными звуками — ну, что-нибудь вроде… — Гепард оскалил пасть и зарычал.

Все согласились, что подобные звуки даже как-то убедительнее, нежели соловьиные трели, оповещают окружающих: «Это моё!»

— Вот именно, — вскричал Соловей. — Для чего же тогда передавать