— Такие, как Ламун- тщеславны. А что может быть более льстящим тщеславию, как не интерес к женщине Али Макдиси? Вы ведь все так внимательно вглядываетесь в мои глаза, чтобы понять- что он во мне нашел…

Я шла ва-банк. Глупо шла, наверное, самонадеянно. Но у меня не было совершенно никаких козырей на руках. Только те, что дали они мне сами, подсказали. Единственный козырь- Али и все, что с ним связано. Вот только по факту не было никакого козыря. Я блефовала. Хоть за это спасибо Али. Он так отчаянно любил покер и так плохо в него играл, что я смогла хоть чему-то научиться, глядя на его проигрыши.

Эли усмехнулся. Немного ослабил хватку.

— Наглая сука… — выплюнул мне в лицо. Знай, что если твой хваленый Али не вывалит за тебя пятьдесят миллионов долларов, ты пожалеешь, что родилась на свет… Думаешь, Ламун тебя защитит? Тигру плевать на тебя, идиотка. Ему просто нужны эти бабки, а еще нужно получить компромат на Макдиси. Хорошая тема для СМИ — «брат наследника Дубая разбазаривает бюджет на выкуп своей шлюхи из плена»… то, что нужно, чтобы маятник лояльности кланов в Эмиратах качнулся еще дальше от семейки твоего любовника. Так что не питай иллюзий, кахба (араб. — проститутка). Три шкуры с тебя сниму… Сначала сам, потом отдам своим мужикам, а потом-усмехнулся плотоядно… Вот тебе и узнаем, за что он тебя держал столько лет при себе… Всё просто.

В горле пересохло от страха Я верила его словам. Этот мерзавец не врал.

Он ушел так же, как пришел. Быстро и бесшумно. Дверь за ним захлопнулась, а я скатилась по стене вниз, глотая воздух ртом, как рыба. Отчаяние и паника впервые за все это время захватили все мое сознание, все мое нутро, всю мою суть. Я обречена. Меня никто не спасет. Я никому не нужна. Бедная моя мамочка. Прости меня, за то, что родила такую плохую, непутевую дочь, которая вместо того, чтобы сейчас жарить оладьи и кормить детей, оттирала грязь с пола в захваченной отморозками, торгующими людьми, школе. Отмывала грязь с пола, а с души своей отмыть не могла…

Глава 8

Несмотря на то, что Даниэль при той нашей странной ночной встрече в комнате сказал, что будет ожидать от меня ответа спустя сутки, больше я его за все эти дни не видела. По косвенным признакам поняла, что в школе его не было. Девочки ведь не зря говорили, что он сюда приезжает нечасто.

Между тем, время шло. Я пребывала в полной безвестности о своей судьбе. Не знала, как они вышли на связь с Али и вышли ли вообще. В тот день, сразу после того, как Удав покинул комнату, следом за ним появились двое охранников, которых я раньше не видела. Без лишних объяснений они приказали мне встать к стене, дали в руки свежий номер ливанской газеты, чтобы было видно сегодняшнее число, сделали несколько фотографий. Могу представить, как паршиво выглядело на снимках мое лицо. А может и хорошо, что паршиво- фотографии, очевидно, делались для того, чтобы предъявить их как свидетельство того, что я у них и все еще жива. Вдруг у Али проснется жалость. Хотя какая жалость. Господи, пятьдесят миллионов долларов. Невозможная цифра. Астрономическая даже для нефтедолларовых небожителей с Арабского Залива. Особенно за эскортницу.

Прошло уже шесть дней с того момента, как я оказалась здесь. Страшно было признать, но иногда мне казалось, что другой, нормальной жизни вовсе и не было. Что все мое существование- это облупленные стены актового зала с затхлым, спертым воздухом от переизбытка находящегося там скопления женщин. Что сработанные, обветренные руки от уборки или готовки в больших объемах- а мы делали еду не только на себя, но и на охранников- это моя реальность. И в то же время, труд стал моим спасением. Оказалось, что помогать по хозяйству можно вызываться самостоятельно. Заниматься всеми этими делами особенно не любили палестинки, предпочитавшие оставаться скопом в зале, причитать, плакать и молиться Аллаху. И я пользовалась этой возможностью и едва ли не каждый день за эту неделю занимала себя какими-то делами вместо кого-то из них, вызываясь добровольцем. Иногда со мной вместе просился на работу кто-то из европейских заложников. Нет, в них никогда нельзя было найти сердечных собеседников. Они все так же сторонились общения, замыкаясь в себе, но это было мне даже на руку. Я сама не жаждала сейчас общения, поэтому тоже искала все возможные способы спрятаться от моих товарок-славянок с их бесконечной болтовней и расспросами.

Шел седьмой день моего пребывания здесь. Несмотря на то, что накануне я в буквальном смысле «ушатала» себя работой, поспать так и не получилось. Сегодня истекал срок ультиматума по мне. Ультиматума, изначально обреченного на провал. Сегодня все решится… Сегодня я официально потеряю свой мнимый иммунитет в глазах Удава и его отморозков, потому что Али, конечно же, не заплатит за меня ни копейки… Страшно? Да… Но страх какой-то странный, притупленный. Зудящий хронической болью где-то в печенках. Была ли во мне надежда? Обидно, но да. Я как дура на что-то надеялась… На удачу, везение… На себя… Последнее, конечно, было самым верным.

Сегодня я готовила завтрак. Когда на кухню поспешно зашел один из охранников и без объяснения причин быстро выпроводил меня наружу, под ложечкой засосало. Что это означало? Господи, может и правда за мной пришли, чтобы освободить? Может Али реально…

По мере того, как мы приближались к актовому залу, весь мой оптимизм таял на глазах. Ничего не будет. Меня пустят в расход. Как на скотобойне…

Зашла внутрь и встретила взбудораженных девчонок-подружек. По нездоровому огоньку в их глазах с примесью страха и надежды я поняла, что-то зреет. Что-то происходит.

— Каждую неделю Удав устраивает вечеринку. Если помнишь, когда ты только приехала, они увели на нее часть палестинок. Сегодня наша очередь. Он захотел, чтобы это была «славянская вечеринка». Тебе тоже приказано там быть.

Мое сердце ушло в пятки. Не потому, что я боялась неизвестности. Потому, что я как раз знала, что за этой неизвестностью стоит… Это мое знание пустило по венам волну тухлой, ядовитой субстанции. Я слишком хорошо была знакома с пороком арабских мужчин. Это трясина. Из нее не выбраться, если ты трепыхаешься и сопротивляешься. Это только сильнее их распаляет, заставляя тебя захлебываться в беспомощности.

— Нас будут