До самых костей прозяб, и руки закоченели! – ставя в углу ружье, проговорил Николай, проходя вперед и усаживаясь у стола на диван. За хозяином последовала его собака, шмыгнувшая в избу, когда Николай входил. Она, блаженно скульнув, улеглась под столом у ног хозяина. Кошка, спасаясь от собаки, взъерошившись, зафыркала, окрысившись, забилась под лавку, приняла оборонительную позу, предупредительно и грозно замяукала, готовая в любую минуту броситься на собаку и выцарапать ей глаза. Хотел в избе внедриться песий запах, да ненадолго. Лежавшая на печи бабушка Евлинья скоро распочухала, что запахло псиной, распорядилась с печи:

– Да выпихните собаку-то в сени, а то псиной в нос так и прет!

– Чай, пускай погреется! – жалея собаку, проговорил Николай, – она тоже до кишок продрогла.

После этих слов бабушка, проворно спрыгнув с печи, забежав в чулан, схватила там сковородник и безжалостно и бесцеремонно выдворила собаку в сени. Кошка, изгорбатив спину и высоко задрав хвост, выскользнув из-под лавки, победоносно сопроводила собаку до порога. В сенях жалобно заскулила собака.

– Вот так у вас в избе-то поднатоплено, жарища инда уши палит! – проговорил разогревшийся Николай, – а на улице морозище, того гляди, уши отпадут. Недаром у нас в погребе у кадушки с капустой все дно выперло! – известил о своих хозяйственных потерях он. – Вон, поглядите-ка, окошки-то как закалябило! Как лубошные стали, – чтобы о чем-то вести разговор, обратил внимание всей Савельевой семьи. Все дружно, как будто не видывали, взглянули на окна: зернистый иней запушил все стекла, разукрасив их растительными разнообразными узорами.

– Вот бы когда таракан-то морозить! – продолжал разговор Николай.

– А тебя откуда Бог-то несет в такой-то холод? – поинтересовался, наконец, Василий Ефимович.

– Да ходил в лес проверять капканы на волков, я их еще с осени поставил. Вот и ходил, проверил. Однажды мне в капкан медведь попался, так что есть расчёт.

– Ну и как? – полюбопытствовал Василий.

– Пока пусто, один, видимо, попадал, да плохо, кончик лапы в капкане остался, а волка нет. Видимо, отгрыз лапу-то и смылся. Дело бают, охота пуще неволи. У тебя, Ефимыч, нет ли чего подвыпить после такого прозябания. Забежал было в потребилку, а она уж заперта!

– Как нет, есть, – отозвался Василий, откладывая в сторону недоремонтированный хомут. – По правде сказать, у меня еще и спиртик от делёжки водится, сейчас выну. Для друга добра не жалко.

Василий Ефимович слазил в подпол, вылез оттуда с четверткой спирта. Усевшись за стол, он стал угощать своего товарища.

В детстве жил Николай от Василия через дом. Вместе они росли, вместе играли, вместе занимались разными детскими забавами. Их сдруживало то, что оба они имели сходные характеры и действенные наклонности, оба обладали находчивостью и живым темпераментом. В 1907 году Василий Ефимович женился, а Николай Федорович, похоронивший отца и сманенный дядьями, решил поехать с ними и поискать счастья на жительство в город Астрахань. Уезжая из родного села, он, идя за телегой, в которой находился его скарб, когда выехали из села, остановился, расстегнув пуговицы, спустил штаны и, бесстыдно выставив оголенный зад в сторону села, стал похлопывать ладонью себе по заду, приговаривая:

– Вот, вот тебе! Чтоб я обратно в тебя вернулся! – заговорщически и бессовестно заклинал он свое родное село. Село в ответ таинственно молчало, только слышно было, как где-то в дальней улице надрывно лаяла собака.

После трехлетнего пребывания в Астрахани, не прижился там. «Лучше быть в селе первым, чем в городе последним», – рассудил он. Так Николаю суждено было снова вернуться в свое село. Он с переживанием, самоосуждением и с великим стыдом приближался к родным краям, идя со станции ночком, по дороге на которой три года тому назад допустил непочтение по отношению к родному селу. И вот теперь, сгорая от стыда и раскаяния, он под благовидным предлогом остановился и, маскируясь ночным полумраком, что никто его не видит (жену он отослал вперед), со слезами на глазах, широко перекрестившись на белеющую в темноте церковь, припав на колени, наклонившись, поцеловал землю. Он взял с дороги горсть земли, положил ее в рот и клятвенно стал ее жевать. Он раскаянно плакал, всхлипывая от нахлынувшего на него чувства. Он проговорил:

– Прости меня, земля родная! Я твой раб и возвращаюсь навсегда!

Проснувшееся село манило его мигающими огоньками и петушиным криком. Озарённая церковь издали ему показалась в виде стоявших рядом двух человек: высокая колокольня – мужик, а летний храм с его широким куполом – баба. Николай, взяв в руки чемодан, веселее и увереннее зашагал к селу. Каждое дерево, каждый дом возрождали в нем воспоминание о детстве.

Село встретило его приветливо и дружелюбно. Перед ним представились все те же избы с дырами во фронтонах и подпольными окошечками. Ему казалось, что улица идёт и показывает ему свои дома. Вот дом Крестьяниновых, вот дом Савельевых, вот Федотовых, а вот и бывший мой, но не принадлежащий больше мне.

На родину Николай Смирнов вернулся не один. Он в Астрахани женился, уговорив за себя одну прелестную вдовицу, Ларису, которую он соблазнил своим приглядчивым видом, своим ухарством и еще тем, что он нахвалился перед ней, что у него в Мотовилове приличный дом, две лавки и мельница.

Пока Николай разъезжал по чужой стороне, мать его померла, а дом, в котором оставалась Николаева сестра, она продала Рыбкину Александру, а для себя приобрела маленькую избёнку.

После того, как Николай прибыл в дом сестры, его жена Лариса стала упрашивать, чтобы он показал ей лавки, о которых он так соблазнительно говорил там, в Астрахани.

– А вот они, – ничуть не возмущаясь, скороговоркой, как палкой по забору, проговорил Николай, – вот передняя лавка, на которой я сижу, а вон боковая, на ней ты сидишь. Чего тебе еще надобно? – не спуская пронзительного взгляда с оробевшей и ошеломленной жены, – пойдём наружу и мельницу покажу.

Он взял жену за руку, повел на улицу, со всей серьёзностью сказал ей:

– Вон, гляди, и мельница мелет, – указывая бородой на детскую игрушку, укреплённую на крыше халупы, которая торопливо и бойко с шумом вертела крылышками на ветру.

– Ну что, ведь не обманул я тебя, все у меня есть?

– Нет, не обманул! – с трудом выдохнула из себя разобиженная Лариса.

– Ну, ты довольна мной, ай нет? – испытующе спросил, наконец, он Ларису.

– Довольна! – ответила она, глотая слезы досады и разочарованья.

– Ну, тогда давай-ка я тебя крепко-накрепко поцелую, да и будем с тобой жить-поживать и добра наживать.

Хотя Лариса и разочаровалась спервоначалу, а потом пообвыкла, дело обходилось и без лавок и мельницы.