Сингулярность – это не просто представление о будущем. Она предполагает определенный взгляд на настоящее. Согласно радужной теории Ларри Пейджа относительно жизни на Земле мы вплотную подошли к эре всеобщего изобилия и удивительных чудес – то есть ставки так высоки, что было бы глупо, даже жестоко, не ускорить наступление дивного нового дня. Некоторые слепы по отношению к открывающимся возможностям, из-за своего луддизма[28] или от слабости воображения. Но такова природа научных революций: их двигают вперед еретики и нарушители правил. Эта труднейшая задача движется дерзостью, упрямством и изрядной долей безответственности. В погоне за будущим Google часто обдумывает и разрабатывает технологии, способные существенно изменить устоявшиеся в человечестве обычаи. Ее подход состоит в том, чтобы в подобной ситуации с изрядной долей рвения продолжать движение вперед, без лишних раздумий, в полной уверенности в том, что она находится на стороне добра.

Когда компания решила оцифровать все книги на земле, она расценивала законы об авторских правах как незначительное препятствие, не стоящее даже секунды сомнений. Разумеется, Google не могла не предвидеть, как ее проект будет воспринят. Вот почему она стала действовать тихо, стараясь избежать излишнего внимания. «В этой процедуре был определенный элемент игры в разведчиков, прикрытый сверху еще одним слоем необходимости скрываться, – вспоминает Стив Леви свою работу в программе, – словно ты выскакиваешь на улицу из ночного клуба в 50-е, чтобы покурить травки». Грузовики Google подъезжали к библиотекам, чтобы загрузиться ящиками с книгами, тихо отвезти их на сканирование и вернуть назад. «Если нет причины рассказывать об этом, то зачем рассказывать?» – оборонялся Ларри Пейдж, когда у него публично требовали признать существование программы. Главный юрист компании без обиняков описывал позицию своих коллег по отношению к программе: «Руководство Google не слишком беспокоят прецеденты и право». Прецедентом в данном случае была насчитывающая несколько столетий практика защиты интеллектуальной собственности, а последствиями могли бы быть разорение издательской индустрии и зависящих от нее писателей. Другими словами, Google задумала интеллектуальное ограбление исторических масштабов.

Зачем же это понадобилось Google? На поверхности лежит очевидный ответ: чтобы сохранить превосходство. Выдача их поисковой машины должна быть самой полной, самой точной, лучшей среди конкурентов. Перед ними лежала богатейшая сокровищница человеческого знания; грех было бы ими не воспользоваться и не включить их в поиск. Но у этого поступка есть и менее очевидные мотивы: когда историк технологий Джордж Дайсон посетил Googleplex[29], один инженер заметил ему буднично, словно речь шла о чем-то само собой разумеющемся: «Мы сканируем все эти книги не для людей, а для ИИ». Если это правда, то становится более понятна секретность, которой Google окружил свое мероприятие. Величайшее собрание знаний мира послужило просто материалом для обучения машин, жертвой на алтарь технологической сингулярности.

Google – компания без определенных границ, или, точнее, компания с непрерывно расширяющимися границами. Вот почему страшно слушать Ларри Пейджа, говорящего, что конкуренция только приводит к растрачиванию ресурсов впустую, и превозносящего сотрудничество как метод организации работы. «Отрицательные величины – не наш способ движения к прогрессу, а что еще важнее, у нашей игры ненулевая сумма[30]. Будет ли вам интересно приходить на работу, если лучшее, что вы можете сделать, – это без усилий разорить компанию, занимающуюся примерно тем же, чем и вы?» Еще страшнее слушать его, когда он размышляет вслух, как в Google когда-нибудь будет работать свыше миллиона человек, в двадцать раз больше, чем сегодня. Это не просто заявка на доминирование в отрасли, где у компании нет настоящих соперников, а нечто гораздо более серьезное: констатация готовности Google навязать свои ценности и богословские убеждения всему миру.

Кремниевая долина переросла породившую ее контркультуру; но не до конца. Все провозглашаемые в ней ценности принадлежат 60-м. Все крупные технологические компании подают себя в качестве инструментов личного освобождения, в точности как проповедовал Стюарт Бранд. Каждый имеет право свободно высказываться в социальных медиа, реализовывать свой интеллектуальный и избирательный потенциал, выражать свою индивидуальность. Телевидение как носитель информации предполагало пассивность зрителя и создавало инертных граждан, а Facebook предполагает вовлеченность, делает граждан сильнее. Благодаря ему подписчики расширяют круг чтения, мыслят самостоятельно, формируют свое собственное мнение.

Какая-то доля истины в этой риторике есть. Есть уголки мира – и некоторые из них даже находятся в Соединенных Штатах, – где Facebook придает гражданам решимости и дает им средство организоваться для сопротивления властям. Но и принимать этот словесный автопортрет Facebook за истину тоже не стоит. Facebook – это хорошо управляемая иерархическая система, а не форум. Она копирует некоторые внешние черты беседы, но это поверхностное сходство.

На самом деле Facebook всегда следит за пользователями, контролирует их, использует их как лабораторных крыс в поведенческих экспериментах. Создавая впечатление, будто она предлагает выбор, Facebook решительно подталкивает пользователей в направлении, которое она полагает наилучшим для них – и которое одновременно формирует наиболее труднопреодолимую зависимость. Эта фальшь очевидна в краткой, хотя и исторической карьере его вдохновителя и руководителя.

Марк Цукерберг – хороший мальчик, однако он хотел быть плохим, ну хотя бы чуть-чуть. Героями его подросткового периода были хакеры в первоначальном смысле слова. Давайте определим этот термин точно. Его кумиры не были злоумышленниками: похитителями чужих данных или кибертеррористами. Жаргон хакерской культуры отводит подобным преступникам название «кракеров». Цукерберг никогда не поклонялся им. В то же время его герои презирали власть в любой ее форме. Они были виртуозами в своем деле, бесконечно изобретательные ковбои от мира технологий, не связывавшие себя условностями традиционного мышления. В лабораториях Массачусетского технологического института в 60-е и 70-е годы они умудрялись нарушать все правила, хоть как-то мешавшие делать такие чудесные вещи ранней компьютерной эпохи, как первые видеоигры или текстовые процессоры. В свободное время они устраивали фантастические розыгрыши, в свою очередь привлекавшие еще больше внимания к их ловкости, – например, поместить живую корову на крышу студенческого общежития в Кембридже, или запустить метеозонд с буквами “MIT”[31] на оболочке прямо из-под футбольного поля посреди матча Гарвард-Йель.