— Вы могли бы собрать эти разрозненные сведения и сами написать историю вашего великого прадеда. При вашем образе мыслей этот труд был бы вам, наверное, не в тягость. И принес бы немало пользы.

Она сказала это — и сама испугалась собственной дерзости. Кто она такая, чтобы давать советы государю? Сейчас он снова рассердится, станет кричать, он поставит ее на место, прогонит от себя…

Однако Павел не рассердился. Казалось, ее предложение его удивило. Некоторое время он шел молча, потом тряхнул головой и произнес:

— Интересная мысль! Как это она раньше не приходила мне в голову? Да, я мог бы… Хотя я чувствую, что государственные заботы будут отвлекать меня от сего великого замысла. Много надо сделать, очень много. Всякая отрасль государственного хозяйства требует моего постоянного присутствия. Однако я мог бы поручить кому-то из ученых мужей составить такой труд. Да, я возьму это себе на заметку. А сейчас я хотел бы рассказать вам о жизни тех великих государей, о подвигах и деяниях которых сохранились подробные сведения.

И Павел стал рассказывать своей спутнице о королях. Причем начал не со своего любимца, прусского короля Фридриха Великого — он боялся, что педантичная, далекая от романтики деятельность создателя Великой Пруссии не будет интересна Анне, — а с Ричарда Львиное Сердце, и много интересного рассказал о его подвигах в Святой земле, о его возвращении в Англию, о смерти.

Так, за этим рассказом, они незаметно обошли большую часть парка. Вдруг Павел вынул из кармана золотые, украшенные алмазами часы, взглянул на них, и лицо его выразило досаду.

— Вот, опять мне надо идти, — с горечью произнес он. — Сегодня я положил себе посетить корабельные верфи Адмиралтейства и посмотреть, как продвигается постройка нового фрегата. Этот корабль должен украсить наш флот. Правда, имя для него еще не выбрано, но это успеем сделать. Да, я должен ехать, а мне так хотелось бы продолжить общение с вами! Может, сделать так — вы поедете вместе со мной? Мы бы продолжали беседовать по дороге… — Минуту он обдумывал эту мысль, потом покачал головой: — Нет, так не получится. Ведь мне придется взять в карету адмирала Кушелева, я ему уже обещал, и для дела он полезен. А в его присутствии разговора у нас не выйдет. А мне так не хочется расставаться с вами!

— Но мы можем еще раз погулять с вашим величеством, уже во второй половине дня, — предложила Анна.

— Да, ближе к вечеру, верно, — кивнул император. — Однако мне хочется видеть вас постоянно! И не только на прогулках! Я хотел бы сидеть наедине с вами, беседовать на самые важные, самые дорогие для меня темы. Хотел бы держать в руках вашу прелестную ручку, покрывать ее поцелуями…

И тут, неожиданно для Анны, он схватил ее руку, поднес к своему лицу и стал покрывать страстными поцелуями.

Она не знала, что делать. Совсем не знала! Первым ее побуждением было отдернуть руку, повернуться и бежать куда глаза глядят. Но куда она побежит? Назад во дворец? Он принадлежит государю, и она живет здесь по его воле. Дальше, в Петербург, в родительский особняк? Но он тоже подарен Павлом, и его в любой момент можно отнять. И потом… С той же силой, с какой ей хотелось отнять руку и бежать, ей хотелось и остаться. Хотелось осыпать этого некрасивого, несчастливого, но уже ставшего ей близким человека упреками — и в то же время хотелось принять его ласку. Какой девушке не лестно мужское внимание? А если это внимание проявляет не обычный кавалер, а властитель империи…

В конце концов она решилась и отняла руку. Но сделала это не резко, решительно, а мягко, очень мягко. Потеряв объект своих ласк, Павел тяжело вздохнул и произнес:

— Да, вы правы. Раз я сказал, что мне надо идти, — значит, надо. Нельзя поддаваться слабости. Но я вижу, что вы тоже хотите со мной видеться больше. Сделаем так: сегодня мы с вами будем обедать вместе, отдельно от всех. Как только я вернусь с верфи, я пошлю за вами. Не уходите из своей комнаты, будьте наготове. Я не прощаюсь. До встречи, милая Анна!

Произнеся эти слова, император повернулся и быстро пошел в сторону дворца. На ходу он ни разу не оглянулся и вскоре скрылся за поворотами дорожки. Анна осталась стоять на месте, не зная, что и думать. Она вполне понимала значение того, что только что произошло. Если до сих пор оставались какие-то сомнения относительно чувств императора Павла к ней, то теперь они исчезли. Государь не просто интересовался ею как интересной собеседницей, не просто хотел видеть ее — он испытывал к ней влечение как к женщине. Ведь он, правду сказать, только что признался ей в любви! И при этом ясно заявил, что хочет продолжать их отношения, хочет видеть ее наедине. Но ведь он — женатый человек! Как же ей поступить? Заповеди, внушенные ей в церкви, все ее воспитание говорили, что она должна твердо отвергнуть эти посягательства. Что с того, что он государь? Разве заповедь «не прелюбодействуй» не распространяется на государей? Разве Господь не осудил царя Давида за то, что он овладел Вирсавией, послав ее мужа на смерть?

«Да, но ведь это было так давно, — шепнул ей внутренний голос. — И потом, Господь осудил Давида не за близость с Вирсавией — у него уже было к тому времени несколько жен, — а за убийство Урии. Тут же никого не убивают. Государь просто хочет с тобой вместе пообедать. Что же в этом плохого? Посмотри, как он с тобой внимателен, как преображается его некрасивое лицо, когда он смотрит на тебя! Любовь к тебе делает его лучше. Может, он за сегодняшний день никого не разжалует, не сошлет в Сибирь, как, по слухам, делает обычно. Значит, ты спасешь человека, возможно, невинного. А это тебе зачтется. И потом, сообрази, какие беды ты навлечешь на свою семью, если откажешь государю в его невинном желании. Из-за своей гордыни ты можешь погубить и отца, и мачеху, да и сестре Прасковье будет труднее найти хорошего жениха. Смотри, сколько людей ты можешь погубить!»

Анна в смятении продолжала стоять на том месте, где ее оставил император. То ей хотелось отдаться внутреннему чувству протеста и пойти прочь, куда глаза глядят, — только не вслед за Павлом, не к дворцу. То верх одерживало благоразумие, а еще — уже зародившийся в ней интерес к этому некрасивому, но умному и тонкому человеку. Наконец, глубоко вздохнув, она медленно двинулась по той же дорожке, по которой ушел Павел. «В конце концов, если государь за обедом позволит себе лишнее, что я сочту вовсе неприличным, я всегда могу ему на то указать, — думала она. — И тогда у меня будет конкретная причина для возмущения. Пока же мой отказ от совместной трапезы будет выглядеть как каприз, не более того».

Возле дворца ее ожидало новое испытание. Она оказалась на открытой площадке перед зданием как раз в тот момент, когда из парадных дверей вышла императрица Мария Федоровна, сопровождаемая толпой придворных. Императрица и ее свита отправлялись на прогулку. Анна, как камер-фрейлина императрицы, должна была находиться среди них. Однако ее никто не звал и никто не ждал здесь. Толпа придворных прошла мимо нее. Некоторые дамы бросали на нее взгляды, полные неприязни, другие отворачивались.

Но вот наконец свита Марии Федоровны скрылась из виду, и Анна направилась к дверям. Здесь она вновь увидела знакомую фигуру Никиты Обольянинова.