— Думаю, государь будет доволен, если увидит, что вы изрядно ездите верхом. Он сам хорошо держится в седле и ценит это умение у знакомых дам.

Да, это был важный аргумент! И Анна согласилась брать уроки. Договорились, что начнут уже с завтрашнего дня, сразу после завтрака.

— А сейчас, я думаю, нам всем пора вернуться во дворец, — напомнил Никита. — Государь скоро должен вернуться из своей поездки, и я должен идти к нему записать его поручения для меня и других. А вам, Аннет, я полагаю, надо будет успеть переодеться к обеду. Ведь вы сегодня обедаете с его величеством, не так ли?

Она кивнула. Да, этот обед вдвоем… Как-то он пройдет?

Она решила последовать совету Никиты Обольянинова и пошла переодеваться. Это оказалось делом нелегким и заняло едва ли не час. Хотелось одеться нарядно, чтобы предстать перед императором в самом привлекательном виде. В то же время надо было помнить, что это обед, а не ужин, причем обед весьма ранний, значит, роскошь здесь неуместна, и наряд должен быть скромным.

Анна примеряла платье за платьем. Уже все покупки были распакованы, все наряды из шкафов вынуты, они лежали на диванах, креслах, свисали со стульев, обе комнаты, где шла примерка, напоминали модный магазин. Уже обе девушки, прислуживавшие своей госпоже, с ног сбились, помогая ей надеть, зашнуровать, а потом снова снять очередной наряд. А нужное сочетание нарядности и скромности, простоты и роскоши никак не находилось.

Наконец, после долгих усилий, выбор был сделан. Анна надела строгое черное платье с белым воротником и белыми же оборками. Только на поясе и плечах кое-где мелькала красная отделка. Декольте было очень умеренным. Она поворачивалась перед зеркалом и так и этак и не находила в этом наряде никакого изъяна. Да и обе девушки дружно выразили восхищение одеждой своей госпожи.

Анна все еще не отошла от зеркала, когда в дверь постучали, и вошедший дежурный офицер сообщил, что государь уже прибыл в Итальянский зал и приглашает госпожу Лопухину присоединиться к нему. Она вздрогнула, в последний раз припудрила нос и щеки и пошла вслед за офицером.

В Итальянском зале она уже бывала — в нем два дня назад император принимал ее вместе с мачехой. Всего два дня! Но как многое изменилось за это время! Она отметила, что стала привыкать к роскоши окружающей ее обстановки, к мрамору, изразцовому паркету, античным статуям в нишах.

Когда Анна вошла в зал, он был пуст. Но тотчас открылась дверь на другом конце зала, и вошел Павел. Он был одет гораздо наряднее ее — в белых лосинах и зеленом Преображенском мундире с эполетами. Стоя во главе стола, государь ждал, пока она подойдет и склонится перед ним в поклоне. Тогда и он, в свою очередь, склонился к ее руке, а затем проводил к ее креслу. Слуга отодвинул стул, она села.

Анна обратила внимание, что им накрыли за тем же большим столом, за которым они тогда втроем пили чай. Только теперь им накрыли не по разные стороны стола, как в прошлый раз, а рядом, так что их ничто не разделяло.

Слуги, двигаясь неслышно, словно тени, разлили вино, подали первое блюдо, потом второе. Она не замечала, что ела, что пила, отметила только тонкий вкус белого вина.

— Как прошла ваша поездка на верфи, государь? — осмелилась она наконец спросить.

— Что ж, поездка прошла успешно, — ответил Павел. — Мы нашли корабль почти совсем готовым, так что не позже августа его можно будет спустить на воду и начать его оснащение.

— А что означает оснащение?

— Ну, военный корабль — это ведь не только само судно, но и паруса, весь такелаж, якоря… А главное — пушки. Это будет 24-пушечный бриг, призванный укрепить наш Северный флот. Но довольно о моей инспекции. Расскажите лучше, как вы проводили время. Не скучали?

— О нет, государь. Господа Обольянинов и Донауров, а также графиня Чесменская проявили заботу обо мне. Они научили меня играть в серсо, и мне было очень интересно. Потом мы гуляли, беседовали… Господин Донауров обещал научить меня искусству верховой езды. Если на то будет ваше позволение, конечно.

Она сама не ожидала, что произнесет последнюю фразу. Вовсе ее не собиралась говорить, но в последнюю секунду вдруг поняла, что так будет правильно, что Павел хочет, чтобы все здесь делалось только по его разрешению. Казалось бы, она не обязана была просить разрешения, но слова вырвались сами собой.

— Да, я не против, — кивнул император. — Думаю, вы будете выглядеть верхом весьма импозантно. А когда вполне выучитесь, мы с вами сможем совершать совместные прогулки. Я люблю совершать прогулки по окрестностям моего парка. Но скажите: о чем вы размышляли в промежутках между играми и беседами? Вы так умны, так развиты, что не можете не размышлять всякую свободную минуту.

— Вы мне льстите, государь, — смутилась Анна. — Принято думать, что женщины мало размышляют, им это не идет.

— Кому-то, может, и не идет, и даже весьма многим не идет, — согласился Павел. — Но вы не таковы. За то я и… за то и отметил вас.

О, она заметила эту его заминку — заметила и поняла! Она словно услышала то слово, которое едва не сорвалось с уст императора. Да, ошибиться было невозможно!

— Оставьте нас, я сам налью вино, — сказал Павел негромко, чуть обернувшись назад.

Слуги тотчас поняли, и спустя минуту они остались одни.

— Ну вот, теперь никто не будет нам мешать, — довольно проговорил государь. — И я могу свободно высказать все, что желал вам сказать еще сегодня утром.

Он отодвинул тарелку, неловко двинул бокал, так что вино разлилось по скатерти; но он не обратил на это внимания. Повернулся к ней, чуть наклонился вперед. Ей хотелось отодвинуться, даже отшатнуться, но она не смела.

— Милая Анна! — Голос Павла звучал глухо, словно что-то мешало ему говорить. — Милая, милая Анна! Если бы вы знали, как много вы для меня значите! Как я хочу ежедневно, ежечасно видеть вас, слышать ваш голос!

— Что вы такое говорите, ваше величество! — произнесла она чуть слышно. — Такие слова… И когда все это могло случиться? Ведь мы знакомы совсем недавно…

— Время здесь не властно, чувства не подчиняются времени. Чувство, особенно такое, как любовь, вспыхивает мгновенно, словно порох, и способно гореть долго и ровно, подобно солнцу.

Вот оно, слово! Оно было произнесено, и теперь его уже не спрятать, не взять обратно!

— Я вижу, что вы одна можете понять меня, разделить мои чувства, мои мечты, — продолжал император. — Вы, с вашей тонкой душой, с вашим детским простодушием, кажетесь мне ангелом, посланным самой судьбой! Знайте же: я ничего не пожалею для вас! Выполню любое ваше желание, если…

— Что, ваше величество? — тихо спросила она. — Что «если»?

— Если вы позволите поцеловать вас, — так же тихо произнес он.

И, не дожидаясь ее согласия, порывисто встал (бокал, пошатнувшийся при первом его движении, теперь вовсе упал, расплескав свое содержимое), шагнул к ней, наклонился… И она почувствовала его губы, почувствовала, как его руки обнимают ее голову…