— Выполнять твои распоряжения?!

Кром, повернувшись в седле, посмотрел на воинов и каждый, на ком останавливался его пылающий гневом взор, почему-то опускал голову. На Стива, впрочем, старый Кром даже не взглянул.

— Я не хотел быть вашим предводителем! — надорванный больной голос старика дрожал и срывался. — Я не стремился к этому, и вы все это отлично знаете! Он тоже это знает! — Кром, не оборачиваясь, кивнул в сторону Гаая. — Два моих сына погибли в бою возле волчьей деревни…

— Твои сыновья погибли как герои! — перебивая старика, выкрикнул Гаай. — И сейчас они там, в заоблачном мире, и им стыдно за своего отца!

— А мне стыдно за вас, воины! — с гневом прокричал Кром, приподнимаясь на стременах.

— Вы… вы все — трусы! Все до одного! Мой третий сын… — седая голова старика вдруг горестно поникла, голос вновь сорвался и задрожал. — Мой младший… я потерял его этой ночью…

— Так вот почему ты злобствуешь! — теперь уже голос Гаая задрожал от гнева и плохо скрытой ярости. — Твой сын был караульным! Мы доверили ему себя и свои жизни, а он подвёл нас! Там, на поляне… — Гаай обернулся в сторону всё ещё бушующего огня, и все как один воины тоже посмотрели в ту сторону, — там погибли наши товарищи, и твой сын повинен в их гибели!

— Не смей обвинять моего сына! — что есть силы закричал Кром, и в этом отчаянном его крике-вопле было столько тоски и боли, что Стив невольно содрогнулся… он уже не решался обвинять хоть в чём-то старого воина, он даже жалел его, хоть и понимал, что любая жалость оскорбительна для настоящего воина. — Мой сын был ещё совсем мальчик! — снова выкрикнул Кром. — Он был ещё мальчик, и он… он… — пронзительный голос старика сорвался, упав почти до шёпота, — он погиб из-за тебя, Гаай!

— Вот! — правая рука Гаая взметнулась, указывая в сторону Стива, и все воины тоже посмотрели на юношу. — Он ведь младше твоего сына, Кром! И, тем не менее, он уже воин! И хороший воин! И я горжусь им!

Наверное, Стив был бы на седьмом небе от счастья, услышь он такую похвалу из уст предводителя всего сутки назад. Теперь же, сейчас, он почему-то не ощутил вообще ничего, кроме странного, неприятного чувства неловкости и какой-то даже неясной своей вины, что ли… Перед ним только что столкнулись две правды, и каждая из них не признавала, отрицала даже другую, и каждая из них, тем не менее, имело полное право на существование… а ведь он, Стив, всегда свято верил, что правда бывает лишь одна…

Кром вдруг выхватил из ножен меч, Гаай в ответ тоже обнажил свой клинок.

— Уж не хочешь ли ты драться со мной, старик? — гнев в голосе предводителя вновь уступил место холодному удивлению. — Ты хорошо подумал?

— Я хорошо подумал! — Кром неожиданно улыбнулся, и тоскливая эта его улыбка острой болью пронзила и без того смятённое и истерзанное сомнениями сердце Стива. — И я не буду драться с тобой, Гаай! Веди их дальше, этих… — презрительный взгляд старика скользнул по притихшим воинам. — Веди, командуй, распоряжайся… они вполне достойны такого предводителя, как ты! А я… я ухожу к сыновьям!

Взмахнув мечом, Кром вдруг с силой полоснул острым его лезвием себя по горлу и упал наземь, захлёбываясь собственной кровью. Испуганная лошадь его шарахнулась в сторону и тут же остановилась, ибо Гаай успел ухватить её за узду. Воины, неподвижные и ошеломленные, молча взирали на содрогающееся в агонии тело старого воина.

— Возьми лошадь! — крикнул Гаай одному из воинов и, когда тот послушно подхватил поводья, повернул своего коня и, даже не взглянув на Крома, поскакал в голову колонны.

— Выступаем! — прокричал он, не оборачиваясь. — Всем занять свои места!

— Мы что, не предадим его сожжению? — выкрикнул кто-то из воинов.

— Нет! — Гаай, наконец, обернулся и посмотрел на неподвижное тело Крома — Мы сжигаем воинов! А он избрал себе смерть труса, и пусть душа его отправляется в вечное царства тьмы и мрака! Ты ещё слышишь меня, старик?! — снова закричал он и гнев, перемешанный с презрением, явственно прозвучал в могучем его голосе. — Ты никогда не встретишься со своими сыновьями! — Гаай замолчал, вновь обвёл бешеным взглядом притихшую колонну и, пришпорив коня, далеко вырвался вперёд. — Не отставать! — зычно крикнул он, уже не оборачиваясь.

Небольшая колонна медленно двинулась в путь. Проезжая мимо неподвижного тела Крома, каждый из воинов невольно отводил взгляд в сторону.

Стив в одиночестве замыкал колонну. Охваченный своими мыслями, он ехал молча, низко опустив голову, но, проезжая мимо тела старого воина, юноша, сам не понимая почему, вдруг приостановил лошадь. Внимательно вглядываясь в мучнисто-белое лицо старика, Стив вдруг обнаружил, что тот ещё не умер. Кром лежал на спине, тело его было совершенно неподвижным, но губы старика всё ещё чуть шевелились… он, кажется, что- то шептал. Стив прислушался.

— Силам тьмы и зла отдаю тело своё после того, как душа улетит прочь! — искусанные губы Крома шевелились всё медленней, торопливый его шёпот стал уже почти неразборчивым, но Стив сумел расслышать имя Гаая… он прислушался повнимательнее, но старик шептал всё тише и тише. Сумев разобрать только отдельные разрозненные слова, Стив понял, что старый воин в предсмертном бреду произносит какое-то чёрное заклятие.

— Не отставать! — громыхнул от головы колонны гневный голос Гаая.

Пришпорив лошадь, Стив нагнал отряд. Некоторое время он ехал молча м всё раздумывал о последних странных словах умирающего Крома. Бредил ли старик, произнося их, или слова эти в его устах наполнены были каким-то зловещим смыслом?

Стиву не терпелось рассказать обо всём услышанном Гэлу, но однорукий воин ехал далеко впереди, сразу же вслед за предводителем, а прямо перед Стивом маячила жирная спина воина, так яростно обвинявшего вчера Гэла в неверии. Обращаться к толстяку за советом юноше очень не хотелось… впрочем, вечером на привале, он поговорит с Гэлом…

Правда, до вечернего привала было ещё ох как далеко.

Стив уже почти смирился с мыслью, что ему придётся весь день замыкать колонну в одиночестве. Ехать последним по узкой лесной дороге было очень опасно, всё время приходилось быть начеку — поэтому Стив немедленно привёл в боевую готовность арбалет, стараясь чутко прислушиваться к каждому постороннему звуку и шороху в окрестном кустарнике.

Правда, прислушиваться ко всем этим звукам и шорохам было не так-то и просто из-за, доносившихся спереди от Стива, почти непрерывных причитаний. Толстый воин, ехавший как раз впереди юноши и ещё не совсем оправившийся от воздействия древесного яда, а по сему, особенно раздражительный, никак не мог управиться с норовистой вьючной лошадью слева от себя. Может, лошадь и не была особенно норовистой, просто она не привыкла быть вьючным животным, чего толстяк никак не мог уразуметь. Он то и дело понукал упрямое животное, в сердцах дёргал и дёргал его за узду, время от времени принимался стегать лошадь плетью, что, разумеется, ни к чему хорошему не приводило, да и не могло привести. Проделывая это и проклиная всё на свете, воин всё сыпал и сыпал самыми отборнейшими ругательствами. Резкий, неприятно-пронзительный голос его пронизывал, казалось, насквозь измученный мозг Стива, мешая ему сосредоточиться на чём-то одном, а главное, отвлекая внимание юноши от грозящей им со всех сторон опасности.