Как-то, разнося воду, Мирелла наткнулась на Бедвика, и показалось ей, что тот мечет на нее взоры куда мрачнее обычного. Увы! Еще заботой больше. Дни напролет стучала она по мостовой, отпугивала крыс, напояла свою и Панову часть града. Вечерами сил ей доставало лишь промыть ему рану, спеть колыбельную и уснуть.

Затем пошли дни, когда и прочие водоносы стали поглядывать на нее косо. Мирелла же обыкла, чтобы ей досаждали открыто. В один вечер, едва вошла она в сарай, все смолкли. Она весьма встревожилась от этих перешептываний и взоров украдкой. В ту ночь она едва сомкнула глаза: ей не спалось оттого, что рядом восемь детин неведомо что задумали на ее счет.

Наконец однажды, приметив, что Бедвик поджидает ее у реки, Мирелла поняла, что сейчас всё разрешится. Она осторожно приблизилась. Лицо водоноса было гораздо угрюмо.

– Они ждут тебя, – сказал он сердито.

– Это кто же? – спросила Мирелла.

– Сама должна знать, о ком речь. Вот уж три дня они тебя у реки ищут, но ты всё бегаешь козой, потому и поймать тебя не могут. А теперь вот к нам пристали, ко мне и парням, чтобы мы тебе передали.

Мирелла всё не могла взять в толк, о чем речь.

– О прокаженных я, – сказал наконец Бедвик.

– О прокаженных? – изумилась Мирелла.

Водонос пришел в невыразимую ярость:

– И чего ради ты с ними якшаешься? Нешто рехнулась? Ей-богу, ежели проказа у тебя и ты от нас сокрыла, крепко же ты пожалеешь!

И он воззрился на Миреллины руки, ища первые следы недуга.

– Что за вздор! О чем ты? – удивилась Мирелла, показывая ему ладони. – Я в полном здравии. И чего они хотят, не знаю.

– Скоро узнаешь. Тебя призывает их королева.

И, нависши над ней всем своим ростом, он прибавил:

– И заруби себе на носу: я не желаю их тут видеть, когда мы к реке подходим. А не то донесу бургомистру.

Бургомистр не погнушается запретить прокаженным черпать из Везера воду. Мирелла умягчила Бедвика, как могла, и обещала, что всё будет как он хочет.

Едва он ушел, Мирелла направилась к лепрозорию. Шла она не без опаски.

Вход в лепрозорий был заказан всем, кроме самих прокаженных. А что у них есть королева, Мирелла и знать не знала. Помедлив у ворот, она под конец решилась дернуть колокольчик.

Двери распахнулись на две стороны. Мирелла отпрянула. Четверо прокаженных несли подобие паланкина. Невзирая на хрупкость свою, шли они, гордо подъяв голову, и руки их не дрожали. Они прошли вперед, а за ними, шагая попарно, проследовали колонной все обитатели лепрозория.

Носильщики поставили паланкин наземь и открыли дверцу. Внутри величаво восседала королева. Мирелла изумилась столь церемонному явлению, но скоро догадалась, что иным образом королева идти не могла. Рукава белого ее блио, как и края юбки, свисали пусты: ни стоп, ни кистей у нее не было.

Мирелле казалось, будто королева явилась из иного мира. Кожа ее словно просвечивала. Низ лица скрывала тончайшая газовая вуаль. Складки на ней не было, ибо не было под ней и носа. Видны были лишь глаза: огромные, пронизывающие, бледно-голубые. На ее гладкой, безволосой голове покоилась почти невесомая корона, плетенная из тонкой проволоки белого золота.

Королева вскинула рукав, подавая знак. Один прокаженный из ее окружения подошел к Мирелле. В руках его был бумажный сверток, который он и возложил к ее ногам.

– Подарок, – проговорила королева, – той, что сочинила нам песнь и наполнила нам бочку.

Никогда прежде Мирелла не получала подарков. И не знала, что подобает делать. Нужно ли нагнуться, взять сверток и развернуть тут же? Или подождать? Как отблагодарить королеву? Делают ли в таких случаях реверанс? Она была столь поражена, что так и стояла столбом. А вдруг это западня? Пожалуй, лучше ничего не делать.

Королева радушно улыбнулась.

– Подойди, – сказала она.

Мирелла подчинилась, зачарованная. Она подошла к прокаженной куда ближе, чем дозволяли закон и здравый смысл. Ни страха, ни отвращения она не ощущала. Королева протянула к юнице то, что осталось от руки, и огладила ее щеку культей. Мирелла не вздрогнула.

– Какие прелестные волосы, – прошептала королева.

Мирелла, повинуясь привычке, провела пальцами по краю обмотки, дабы убрать выбившуюся прядь. Но ни единой пряди не было. Ткань плотно укрывала их.

– Прокаженных жалеют, – сказала королева, – но наша беда может стать нашей силой. Мы научаемся видеть дальше внешнего. Мы судим о людях по их сути, по тому, каковы они есть, и ни жалкий наряд их, ни кожа не задержат нашего внимания. Оттого иные думают даже, будто у меня есть дар провидицы. Говорят, что я немного ведьма.

Мирелла вздрогнула. И хотя палил зной, в затылок ей дохнуло холодом. Узнай Бедвик, что она видится с ведьмой, ей несдобровать.

– Ты тоже особенная, – прибавила королева.

Мирелла отступила на шаг, потупив взор. Беседа принимала опасный оборот. Она не желала слышать боле ни слова. Ей захотелось сбежать.

– Если примешь дар, реже будешь знать страх, – сказала королева.

Мирелла втянула голову в плечи и огляделась. Она боялась, как бы кто из города не заметил ее. Пора было кончать разговор. Королева вздохнула, столь тихо, что слышала одна Мирелла. И вновь подала знак рукавом. Прокаженные унесли паланкин. Врата лепрозория сомкнулись следом.

Мирелла схватила лежавший у стоп ее сверток и побежала прочь.

Но едва очутилась там, где никто ее не увидит, сдержаться уже не могла. И в возбуждении развернула подарок. Из бумаги вынула она ладно скроенное платье из роскошной материи. Мирелла робко пощупала платье. Никогда прежде ее мозолистые ладони не касались столь мягкой ткани. И вообще новой одежды никогда не держала она в руках.

Но самым поразительным был, бессомненно, его цвет: ярко-зеленый. Мирелла догадывалась, что прокаженные мастерят всякую мелочь из дерева и железа, ибо закупать товар у городских торговцев они не вправе. Не диво и то, что ткут они одежу. Но то, что они ее красят, ошеломило Миреллу.

В Гамельне не было своей красильни. Все ведали, что дело то противное природе и посягающее на исконный порядок вещей. В Средние века красильщиков чурались, ибо они меняли окрас мира, назначенный Божьим произволением, и совершали это при помощи разных зелий и ядов, отчего и ткань, верно, пропитывалась заразой. Жители Гамельна благочестиво носили платье серых и бурых цветов, исключая зажиточных граждан, кои щеголяли в багряном и золотом. Но, разумеется, эти яркие ткани добывали они у заезжих купцов.

Изо всех цветов напитать ткань зеленым было сложней всего. Мирелла держала в руках одеяние крайне драгоценное и редкое. Облачиться в него она не смела. Нужно было спрятать платье – не то отберут водоносы. Она притиснула его к спине обмотками и вернулась к своим трудам.