У дальней стены лежит единственная в палате девочка. Она все время плачет. Перестает, только когда к ней приходит мама. Тонкая, как весло, тетя с вогнутым лицом. Тогда плачет она.

К Роме мама не приходит. Мама уехала на поезде. Бабушка Люда тоже не приходит. Она не пришла, даже когда его катали на «скорой помощи». У него тогда сильно болела голова и царапался язык. В больницу поехала тетя Валя, но потом ей сказали, что она «не родственник», и больше он ее не видел. Рома устал думать, кто еще может к нему прийти. Больше всего он хотел видеть бабушку. Потому что мама уехала. На поезде.

Пришел дедушка Владимир Сергеевич. Сначала Рома его не узнал, думал, что это чужой старичок из взрослой палаты напротив. У него были красные глаза и тряслись руки. Дедушка постоял немного возле Роминой кровати и ушел. На тумбочке осталось яблоко и три ириски «Золотой ключик». Пришла медсестра, конфеты положила в карман, а про яблоко сказала «можно». Только надо его помыть и почистить от кожуры. Толстая нянечка Маня принесла на тарелке голое разрезанное яблоко. Оно пахло нянечкиными руками и садиком в Петербурге. Рома не поэтому не стал есть яблоко, а из-за кашля. Как только что-то попадало в рот, начинался кашель.

Когда они жили с мамой одни, она читала ему книжку, как больная девочка хотела, чтобы ей привели слона. К Роме слон пришел ночью, когда все спали. Он немедленно ударил Рому хоботом по голове и наступил на грудь. Когда болеешь, глупо хотеть слона.

Радик сказал, что это был сон. Но Рома думал, что слон приходил на самом деле. У Ромы была шишка в том месте, где слон ударил хоботом, и болела грудь. Даже когда не было кашля.

Пришла тетя Наталья. Рома вспомнил, что так зовут мамину сестру. У тети Наты, как и у дедушки, были красные глаза. Только руки не тряслись. Она сказала, что теперь он будет лежать в другой палате. В хорошей. А если он будет хорошо себя вести, к нему придет мама.

– Мама приехала? – спросил Рома.

Тетя Ната посмотрела на трещину, похожую на дерево.

– У тебя будет совсем другая, хорошая жизнь, – сказала она, – мама отвезет тебя туда, где тепло. И ты больше не будешь болеть.

– В Петербург? – спросил Рома.

Говорить было трудно, слон вернулся и стоял в углу, размахивая тяжелым хоботом.

– Не надо слона, – сказал Рома.

Натальино лицо разъехалось в стороны. В Роминых глазах запрыгали крошечные темные мушки. Они скакали и мешали смотреть, но Рома знал, что слон подошел ближе. Он чувствовал его горячее, тяжелое дыхание. Грудь расплющило от боли. Стало трудно, почти невозможно дышать. Прибежало много людей. Белая палата заполнилась белыми людьми.

Наталья сморгнула. Маринованное мясо век еле ворочалось в солончаках глазниц. Глаза болели ото всего: от света, от свежего воздуха, от чужих взглядов.

В комнате ожидания городского морга было много народу, все сидячие места были заняты. В основном были люди с маминой работы. Было много незнакомых. Выделялась группка женщин, которые называли маму Людочкой и смотрели на Наталью так, будто хотели погладить ее по голове. Какая-то молодая девица с пыльными волосами и мышиным носиком выглядела такой убитой, что кто-то спутал ее с Женей. Пришлось объяснять, что Женя приехать не смогла. То и дело к Наталье кто-то подходил и говорил про маму. Люди выглядели скованными, слова выходили плохо и казались плоскими.

Наталью отвели в комнату, где стоял мамин гроб.

– Попрощайся с мамкой, – сказала мамина коллега Ольга Федоровна и чуть подтолкнула Наталью в спину, – потом некогда будет, люди кругом. Иди, я дверь подержу.

Наталья подошла к гробу и заглянула внутрь. В последний раз Наталья видела маму в больничном морге. Казалось, что мама спит. Глубоким, очень глубоким сном. Мамино бледное лицо выглядело расслабленным и спокойным. Наталья держала маму за холодную руку и обливалась слезами. То, что лежало в гробу, было совсем другим, чужим и замерзшим. Мамино лицо, натянутое на манекен. Лицо манекена обхватывал тонкий лоскут материи, шел под подбородком, за ушами, на голове, замаскированный волосами, виднелся узелок.

За спиной тихонько кашлянула Ольга Федоровна.

Наталья указала согнутым мизинцем на лоскуток.

– Что это? – шепотом спросила она, говорить в полный голос в присутствии гроба казалось неправильным.

– Это чтобы нижнюю челюсть зафиксировать, – тоже шепотом отозвалась Ольга Федоровна, – страшно, когда рот открыт. Сразу видно, покойник.

Наталья кивнула. Зимой у Ольги Федоровны умер муж. На ней и сейчас было толстое, не по сезону, черное трикотажное платье, на ногах – неразношенные черные туфли.

– Поцелуй, – тихо сказала Ольга Федоровна, – поцелуй мамку в лоб. В последний раз. Эх, Женька будет убиваться, что не успела.

Наталья задержала дыхание и наклонилась к маминому лицу. Ото лба исходил холод, от которого захолонуло сердце. Жжение в глазах стало невыносимым, из груди вырвался сухой скрип. Наталья кашляла, кашляла, кашляла.

Опаздывал грузовик, на который должны были погрузить гроб. В комнату набились следующие по времени ожидающие, городской морг работал с регулярностью конвейера. Чтобы их не выставили с гробом на улицу, а разрешили подождать внутри, было решено дать «на лапу». Наталья никогда не давала взятку и понятия не имела, как это делается. Отец достал бумажник из внутреннего кармана пиджака и отсчитал несколько купюр. Поморщился и прибавил еще. Наталья зажала деньги потной клешней и поплелась в «конторку», маленькую комнату с массивной дверью на тяжелых болтах.

– Чем обязан? – спросил толстяк с жизнерадостно красными щечками, прижимая пузцо к краю стола.

Наталья покраснела. Деньги в руке набухли от пота.

Толстяк окинул Наталью веселым взглядом и указал пальцем-сарделькой на стул.

Наталья подошла к столу и примостила левую ягодицу на краешек отмеченного сарделькой стула.

Толстяк заметно погрустнел и милостиво кивнул, подперев сарделькой второй подбородок.

Наталья открыла рот и невразумительно заблеяла, ни дать ни взять коза, на которую свалилась способность говорить человеческим языком.

Толстяк кивнул, мягко, как кот лапу, отнял руку от лица и развернул ее ладонью вверх.

Наталья поперхнулась и суетливо протянула деньги.

Толстяк послюнил пальцы кончиком розового язычка и разложил купюры на столе, удовлетворенно кивнул, открыл ящик стола и коротким ловким движением смахнул в него деньги.

– Спаси-ибо, – проблеяла Наталья.

Толстяк тяжело вздохнул, прикрыл глаза толстыми веками и заговорил. Плавная, скорбно возвышенная речь длилась недолго и закончилась совершенно неожиданно. Толстяк прижал к плотоядным губам кончики пальцев-сарделек и назвал маму «тельцем».

Наталья ошарашенно кивнула и вышла вон. Отец стоял, прислонившись к подоконнику, чуть в стороне от остальных. По его застывшему лицу струились медленные тихие слезы. При виде Натальи неутомимый слезный кран перестал на мгновение производить воду. Отец достал из кармана платок и вытер лицо.