Строительно-проектный трест занимал два соседних здания. В пятиэтажном располагались рабочие отделы, в двухэтажном – владения Пилипчука и кабинеты начальства помельче. Плановый отдел находился на втором этаже пятиэтажки и был полностью женским. Две сотрудницы из тех, что бегали покурить, вышли на лестничную площадку и поднялись на пролет выше. Сначала им показалось, что Людмила Алексеевна из чертежного просто присела отдохнуть. Вытянула ноги и уперлась лбом в перила. Но именно в тот момент, когда они подошли ближе, тело стало медленно заваливаться на бок. На вопли первыми прибежали с третьего этажа. Новость быстро распространилась по всему проектному.

Пришел начальник планового отдела и велел вызвать скорую.

С пятого этажа спустилась Леночка, с трудом протиснулась сквозь толпу. Казалось, весь трест вывалился из кабинетов на лестницу. Женщины охали и тихо переговаривались, обсуждая тяжелую новость. Тело Людмилы Алексеевны уже уложили на носилки. Сверху положили сумку. Молния на ней была наполовину расстегнута, Леночка протолкалась ближе и застегнула молнию.

– Родным сообщили? – спросил кто-то в толпе.

Леночка вытерла слезы и пошла вверх по лестнице. На календаре, на столе Людмилы Алексеевны, на первой странице были записаны телефонные номера, первым стоял номер, подписанный: «Володя раб.». Кажется, мужа Людмилы Алексеевны звали Владимир Сергеевич, Леночка видела его только раз: сухой, подтянутый, вежливый мужчина. Холодные, чуть рыбьи глаза. Она собрала в кулак решимость, села за Людмилин стол и набрала номер.

Голос на том конце показался чуточку раздраженным.

– Ну что опять, – сказал он, – я не поведу ребенка в театр. Придется тебе самой бабушку изображать.

– Владимир Сергеевич, это Лена, коллега Людмилы Алексеевны, вас беспокоит. Простите, что с плохой вестью. У Людмилы Алексеевны был приступ. Сердце.

Леночка набрала в грудь воздух, силясь не зарыдать.

– Что случилось? Говорите, – истерично закричала трубка, – да говорите же! Где она, в какой больнице?

Леночка проглотила соленый комок.

– Не знаю, – сказала она, – не знаю, в какой больнице.

– Так выясните! Потом немедленно мне перезвоните. Или нет, я сам позвоню. На этот же номер.

– Подождите, – сказала Леночка, – ей звонили из дому. Про внука.

– А с ним что не так?

– Похоже, соседка вызвала скорую, у вашего внука жар, – сказала Леночка, сжимаясь от чувства вины за такое количество плохих новостей.

Ответ в трубке не имел никакого смысла, и Леночка решила, что в стрессе люди говорят первое, что приходит на парализованный тревогой ум.

– Кого угодно до инфаркта доведут своими выкрутасами, – сказали в трубке, – перезвоните мне, как только узнаете, в какую больницу отвезли мою жену.

Леночка бессильно кивнула головой.

– Алло? – нетерпеливо сказала трубка. – Вы меня слышите?

– Я постараюсь, – сказала Леночка и аккуратно положила трубку.

Ничего не подозревающая Наталья разговаривала по телефону с Москвой.

– Как она? – спросил Пилипчук.

– Добрый день, Андрей Григорьевич, – сказала Наталья, – Ася говорит, ей приснилось, что Сережа болен.

– Как Ася?

Прыгает на кровати и не помнит, куда делся сын, хотела сказать Наталья, но прикусила язык. В голосе Асиного отца звучала неподдельная тревога. Наверное, хорошо иметь такого заботливого отца, подумала Наталья и устыдилась своим мыслям. Ее собственного отца нельзя было назвать равнодушным или черствым, но иногда казалось, что лучшее, что ты можешь для него сделать, – не отсвечивать. Вести идеальную жизнь идеальной дочери идеального отца и, ради бога, не морочить ему голову. Ради бога.

– Ася проснулась в хорошем настроении, выпила чаю, – сказала Наталья.

Пилипчук шумно, как большая корова, выдохнул.

– Это хорошо, – сказал он, – спасибо тебе, Наташа.

– Андрей Григорьевич, – сказала Наталья, – где Сережа? Ася спрашивает.

Пилпичук прочистил горло. Прочистил горло опять.

– Дай сюда, – сказала за спиной Ася и протянула руку к трубке таким повелительным жестом, что засвербело под свежей пломбой.

– Тятя, это я, – сказала в трубку Ася, – это ты велел Наташке обращаться со мной как с больной?

Что-то прогудел на том конце провода Пилипчук.

– Это не важно, – сказала Ася, – я себя нормально чувствую. Где Сережка?

Снова загудел далекий голос.

Ася слушала и согласно качала головой. Все ближе сходились к переносице брови, придавая лицу озадаченное, почти детское выражение.

Ася положила трубку и повернулась к Наталье.

– Ни черта не поняла, – сказала она, – темнит Пилипчук.

Ася выпятила челюсть и загудела басом, передразнивая голос отца: «Нельзя волноваться», «Как приеду, так сразу к нему и поедем», «Набирайся сил».

Получилось похоже и смешно.

– Ты только в сестрах милосердия или кухарка заодно? – спросила Ася уже своим, нормальным голосом. – Кушать охота… зверски.

– Ишь, прислугу выискала, – беззлобно огрызнулась Наталья, – в холодильнике шаром покати. Придется тебе меня в ресторан выгулять. В награду за милосердие.

– Пилипчук привезет тебе колбасы. Ящик. Так и сказал, – серьезно сказала Ася, – а пока как насчет грузинской кухни? Или ты пельмени предпочитаешь? Патриотически?

– У твоего бати твердая такса на все, даже на милосердие, – фыркнула Наталья, – а с патриотизмом у меня не очень, ты же знаешь.

Ася посмотрела на Наталью странным, почти нежным взглядом.

– Я тоже Пилипчук, – сказала она, – у меня тоже такса есть. Я тебя не просто так покормлю, а за то, что ты… Сережку любишь.

– Что? – не поверила ушам Наталья.

Ася смутилась даже раньше Натальи, тряхнула головой.

– И ничего страшного, что эта сука, – она ткнула себе в грудь пальцем, – увела у тебя мужика.

Нарядившаяся в белый льняной брючный костюм Ася и Наталья сидели в летнем кафе-шашлычной под открытым небом. Выкрашенные белой эмалью железные круглые столики были нагреты солнцем. С Волги дул ласковый ветер, развевая легкие, свежевымытые Асины волосы. Наталья в сотый раз пожалела, что не сходила домой переодеться. К концу дня темно-синее платье в мелкий белый горошек помялось, набухло потом и натирало под мышками.

– Эдик пишет, что средняя температура на Кубе двадцать два градуса. – Ася трубочкой хлюпнула из высокого стеклянного бокала остаток мутной беловатой жидкости, выдаваемой за молочный коктейль.

– А у нас какая средняя температура? – спросила Наталья, отставляя тарелочку с пирожным – крем оказался жирным и странно пах.