крестьянка, работящая и чистоплотная. Агафию Иванну свою он никуда не вывозил и никому не представлял. Она пухла с тоски и скуки, даже служанка была глухонемая, разговаривать с ней можно было разве что на пальцах… Только и радости было, когда изредка заезжала к ней московская приятельница, другая Агафия Иванна — Карабузина. Но заезжала она совсем редко, поскольку жила в самом центре Петербурга, в квартире, купленной и обставленной её батюшкой, специально для того приезжавшего в столицу. Квартира эта была подле дома графини Дашковой, которая по прямому указанию императрицы следила теперь за Агафьиным воспитанием и образованием… Так что удовольствий в Петербургской жизни у молодой Ласкариевой жены было очень мало. Муж её, хоть и был всем хорош — и молод, и удал и красив, своим присутствием девушку не баловал, ссылаясь на дела и заботы при дворе Её Величества. Правда, узнав про слабость своей жёнушки к сладостям и пирогам, стал непременно привозить их в большом количестве, незаметно похищая десерты со столов в домах знатных господ, где ежедневно обедал среди прочих таких же ловкачей и хитрецов. Он с удовольствием следил, как его Агафия Иванна поглощала пирожные одно за другим, запивая их квасом с изюмом, а потом, исполнив супружеский долг, тут же покидал её, только и следов было, что куча лошадиного навоза у калитки…

Вскоре Агафия Иванна, располневшая до невозможности, стала хиреть и чахнуть. Она всё больше спала, лежала целыми днями, отказывалась от еды и питья, и муж почти насильно запихивал в неё пирожные, которые всё также исправно привозил при каждом посещении. Но однажды утром Агафия Иванна сильно закашлялась, из её рта фонтаном хлынула кровь, она даже испугаться не успела, как всё было кончено…

Ах, как плакал, как рыдал неутешный муж на плече прибывшего из Москвы батюшки своей незабвенной жёнушки! Какие пышные похороны он ей устроил! Торжественное шествие печальной колесницы с гробом почившей супруги шевалье видел весь Петербург. Сам он был одет в глубокий траур: шляпа, как положено, с длинным висящим флёром, шпага, обшитая чёрным сукном, на плечах — епанча… Возможно, был тут и некий перебор, но нерусскому человеку его легко простили, на что и рассчитывал предприимчивый грек.… Глядя в окна своих гостиных, петербургские дамы прикладывали кружевные платочки к своим прелестным глазкам, промокая невидимые слёзы сочувствия… С помощью известных стихоплётов, поднаторевших на подобных письменах, шевалье сочинил трогательную эпитафию, которую тут же велел выбить на надгробии:

«На сём месте погребена Агафия Иванова дочь, урождённая Городецкая. Монумент, который нежность моя воздвигнула её достоинству, приводи на память потомкам моим причину моих слёз, пускай оплакивают со мной обитающую здесь, приятную разными живо являющимися в ней качествами, скромную и нежную жену. О судьба!»

Очень ему нравилась эта надпись.

Подруга умершей Агафия Иванна Карабузина принимала очень большое участие в шевалье, успокаивала его, как могла, и плакала вместе с ним. Бецкой по приезде купеческих дочек в Петербург, не скрыл от Ласкари, что и вторая девушка также принимала участие в смотринах у императрицы, но была ею отстранена по причине своего ума и образованности. Шевалье об этом не забывал, всё приглядывался к девушке, да присматривался. Графиню Дашкову он побаивался, дама она была строгая и внимательная, провести её было очень трудно. Но довольно скоро он узнал, что Екатерина «малая», как звали её потихоньку, всё больше попадает в немилость императрицы и, дабы избежать последствий этой немилости, срочно засобиралась заграницу… Едва только она покинула Петербург, как Ласкари вновь женился. Теперь он жил на широкую ногу в центре столицы, принимал гостей и не прятал свою молодую жену. Пирожных она не любила, но любила книги, и Ласкари просто заваливал её фолиантами, добывая их по совету Бецкого и Фальконета в самых именитых домах и известных библиотеках…

Но вскоре он стал появляться в обществе с трагической миной, не уставал прикладывать к глазам тонкий платок, который скоро становился мокрым от слёз — Агафия Иванна тяжело захворала…

В Александро-Невской Лавре на том же надгробии противу прежней эпитафии появилась новая, не менее жалостливая.

«В сём месте погребена и вторая его подполковника же Ласкари жена Агафия Ивановна дочь Карабузина…».

Состояние шевалье удвоилось. Но он не струсил. Он женился в третий раз.

За третью эпитафию он заплатил всё тому же стихоплёту изрядную сумму. Стихоплёт поначалу упёрся — его обуял суеверный ужас, он чувствовал недоброе и со страхом смотрел на шевалье, но деньги всегда обладали большим даром убеждения.

«На сём месте погребена Елена де Ласкари третья жена, урождённая Хрисоскулеева. Несчастный муж, я кладу в сию могилу печальные останки любезной жены. Прохожий! Ты, который причину слёз моих зришь, возстони о печальной судьбе и знай, что добродетель, таланты, прелести вотще смерти противоборствуют». Так он написал на надгробии своей следующей жены.

Вторая Агафия Иванна, выходя замуж за несчастного вдовца, очень его жалела, возможно, и полюбила даже… А что думала третья невеста, идя под венец с предприимчивым греком? Может быть об его деньгах или о несуществующих успехах при дворе — кто знает…

Узнав о похоронах третьей девушки, императрица задумчиво покачала головой — такой прыти от своего «засланного казачка» она не ожидала. Ласкари не стал вельможей, не стал дворянином, но он был теперь богатым человеком, очень богатым, одним из самых богатых людей в Петербурге.

А Фальконет тем временем неистово работал. Вот и сегодня он стоял у Большой модели, пристально разглядывая её, словно видел в первый раз. Ласкари был здесь же, записывал что-то в большую расходную книгу.

— В Конторе строений требуют подробных отчётов, на что мы тратим деньги. Генерал Бецкой очень придирчив, ему приходится ежегодно держать отчёт перед Сенатом об израсходованных средствах на построение монумента… — Заметил он, не отрывая глаз от своих цифр.

— Читали Вы, что он мне написал? — Встрепенулся Фальконет. — Каких только аллегорий он ни велит у подножия монумента поставить: и Варварство России, и Любовь народа…

— Я желал бы Вас предостеречь, профессор Фальконет… — Осторожно заметил Ласкари. — Генерал Бецкой весьма интересуется Вашей перепиской с Дидеротом, говорит, что в письмах оных могут и государственные тайны содержаться…

Фальконет вздохнул.

— Микеланджело не выдержал бы и трёх недель при дворе Екатерины … Впрочем, в Петербурге о Бецком разное говорят, я слышал, он свои немалые средства в дела просвещения вложил… Говорят, Воспитательный дом, казённые училища…

— Так-то оно так, только от средств этих Иван Иванычу такие проценты идут, что можно ещё один такой Воспитательный дом построить или открыть ещё