которые были в мастерской… Мари работала по-мужски сильно, твёрдо, энергично. Это было так заразительно, что Ласкари тоже забыл о сне. Он старался быть полезным, помогал в мелочах, а когда был не нужен, садился на подоконник и издали наблюдал за этой девушкой. Он знал, что почти ребёнком, оставшись сиротой, она пришла в мастерскую Фальконета, чтобы остаться там на долгие годы. В чём-то шевалье завидовал ей — она была также бедна и так же, как он, совсем недавно, видимо, голодала, но Господь наделил её талантом, которого не было у Ласкари. За время жизни в Петербурге мадемуазель Колло выросла в зрелого мастера. Сначала ей заказала свой бюст императрица, после чего заказы посыпались, как из Рога изобилия. Успех её сопровождался жужжанием завистников и многочисленными сплетнями — чего только не говорили о них с Фальконетом на кувертах! К тому же ей постоянно задерживали гонорары, что приводило в ярость её учителя. Но она по-прежнему не отказывала заказчикам, и каждая новая работа была для неё праздником.

Когда за окном появилось круглое утреннее солнце, Ласкари затушил все свечи. Голова Петра была готова, и он накрыл её мокрым покрывалом. Мари сидела в кресле, закрыв глаза, устало сложив перепачканные глиной руки на коленях, закрытых жёстким фартуком. Шевалье налил воды в небольшой медный таз, и опустился на пол перед Мари. Он пристроил этот таз на её фартуке и осторожно погрузил в воду сначала одну утомлённую руку девушки, потом другую… Мари так устала, что даже не пошевелилась, только ресницы её слабо вздрогнули — она спала.

Как всегда, на Пасху на Сенатской площади поставили качели. Они были самые разные, расписанные яркими красками, украшенные разноцветными флагами. Народ особенно любил круглые, а ещё были маховые, подвесные… На деревянных горах, расположенных между качелями, тут и там, грохотали по желобам небольшие коляски, на которых с хохотом и визгом скатывались желающие. Со всех сторон гремели весёлая музыка и песни, разносчики, перекрикивая друг друга, на каждом шагу предлагали всяческие бирюльки и лакомства, в цветных шатрах вокруг площади торговали горячительным, а в специально построенных балаганах выступали паяцы, гаеры и фокусники…

— Робята, робята, хотите жить богато, покупайте нитки, зашивайте дырки!.. — неслось над площадью.

На бульварах и тротуарах, что тянулись вокруг площади, важно прогуливались люди побогаче, одетые в честь праздника пышно и нарядно. Купцы гуляли с жёнами и детьми, все в дорогих русских одеждах. В дорогих экипажах проезжали самые богатые люди Петербурга. Дети с любопытством высовывались из окон карет. Дамы от них не отставали, утопая до ушей в собственных кринолинах.

Оставив экипаж в стороне, Пётр Иваныч Мелиссино с племянницей, Фон-Визин и Андрей гуляли в праздничной толпе вокруг площади. Дарье Дмитриевне была предоставлена полная воля — она то появлялась рядом с ними, то вдруг опять исчезала куда-то. Андрей, конечно, из виду её не выпускал, старался быть рядом, качался с ней на разных качелях, ловил в толпе… Но, в конце концов, потерял совсем и вернулся к компании мужчин, чинно прогуливающихся по бульвару.

— Бог с ней, Андрей, пускай себе веселится… — Махнул рукой Мелиссино, увидев его обескураженную физиономию.

— Не обидел бы кто…

— А ты что, нашу Дарью Дмитриевну не знаешь?!

А тем временем племянница его стояла перед Дедом-раёшником и с любопытством слушала, как он выкрикивал.

— Все сюда! Горе — не беда! За медный пятак покажу всё и так… «Сказ о том, как грек де Ласкари три раза женился, да всех трёх жён за неполный год со свету сжил»…

— Что такое? Очень интересно! — Удивлённо вскинула глаза Дарья Дмитриевна.

Народ повалил к балагану, девушку подхватила толпа, и она оказалась совсем близко у балкона… Вскоре началось представление, и оно оказалось таким интересным, что Дарья Дмитриевна забыла обо всём на свете.

Фальконет тоже не усидел в мастерской. За годы, проведённые в России, он полюбил русские праздники, и, как всякий художник, находил в них свои особенные краски и обаяние. Ласкари без видимой охоты вызвался сопровождать его.

— Мне нравится этот русский праздник, я нигде такого веселья не видел… Чтобы так широко, от души… Вон сколько людей смотрит…

— И медведя кучами смотреть собираются… — Буркнул в ответ мрачно настроенный шевалье.

Фальконет, думая о своём, остановился, и внимательно, в который раз за эти годы! осмотрел площадь.

— Неужели, дорогой Марин, мы дождёмся, того момента, когда мой Пётр Великий на этой площади появится? Я совершенно ясно вижу стоит он вот здесь, напротив Сената… Вокруг него не будет никакой ограды, зачем сажать императора в клетку?

— Пока что это только мечты Ваши… — Резонно заметил Ласкари. — Главная задача — Гром-камень сюда доставить…

Фальконет встрепенулся.

— Я нисколько не сомневаюсь в успехе… Дорогой мой Марин, Вы молоды, талантливы, ловки… Умеете людей на дело объединять… Я верю в Вас, как ни в кого другого… Вы просто должны эту злосчастную механику придумать — кроме Вас некому сдвинуть с места мою эмблематическую скалу…

— Сдвинуть три миллиона футов?! Мне?! Русская императрица, совсем сошла с ума: она хочет видеть на этой площади Вашу скалу нетронутой, дикой, поросшей мхами…

Ласкари сегодня был явно не в духе — он и сам думал об этом беспрестанно, но что он мог придумать, не зная даже основ механики!

Фальконет вздохнул.

— Скала хороша сама по себе, она должна придать много характера монументу… Но, коли водрузить моего бедного Петра прямо на необтёсанный камень, будет он чем-то вроде воробья на корове…

Потеряв окончательно в толпе Дарью Дмитриевну, Мелиссино, Фон-Визин и Андрей, не спеша, кружили по площади, ожидая её неожиданного, как всегда, появления.

— Ну, ловка девка! — Громко хохотал Пётр Иваныч. — От трёх мужиков сбежала… Ты чего сегодня такой молчаливый, Андрей? Андрей, слышишь меня? Влюбился, что ли?

Андрей встрепенулся, оторвавшись от своих мыслей.

— Нет, Пётр Иваныч, не влюбился я, задумался просто…

— Ишь ты «задумался»… Думай, думай… Думать-то всегда полезно. — Он повернулся к Фон-Визину. — Вы, Денис Иваныч, сделайте милость, покараульте здесь моего умника, а то он такой задумчивый, что тоже в толпе, не ровён час, потеряется… А я пойду Дарью Дмитриевну поищу….

Мелиссино поспешил к балагану, Фон-Визин озабоченно взглянул на Андрея.

— А ты, и вправду, друг ситный, словно не в себе сегодня… Случилось что?

Андрей резко развернулся к нему.

— Вы помните, Денис Иваныч, как в нашем театре и в Эрмитаже на сцене превращения и провалы делаются? Помните?

— Чего же не помнить? У тебя там всё на шарах катается…

Андрей всё больше оживлялся, начал размахивать руками, объясняя.

— Вот-вот…