— Стыдобища какая! — бормотала она. — Господи, какая дура, ну какая же я дура!

— Может, объяснишь, в чем дело? — спросила Инга. — Или мне просто посидеть послушать?

— Гуся, я тебе даже сказать не могу, какая я идиотка! — ответила Настя. — А главное, кто-то нас видел, кто-то все это видел, понимаешь?

— Кого — вас? — спросила Инга.

Тут она заметила в облике подруги кое-что необычное. Осторожно повернула Настю к себе — и охнула. Блузка Истоминой была порвана, на ней не хватало нескольких пуговиц; лицо учительницы покрывал густой румянец.

— Погоди — это кто-то в школе? — начала понимать происходящее Инга. — Тебя что, изнасиловать пытались?

— Маленький мерзавец… — пробормотала Истомина.

— Маленький?! — Инга всплеснула руками. — Ученик, что ли? И ты хочешь сказать, что у вас что-то… было?

Истомина покачала головой:

— Я ничего не делала, я и «мяу» сказать не успела!

— Прямо в классе? И кто-то это видел? Ты рехнулась!

— Черт, ты что, не понимаешь? Он… О господи! Мне надо домой. Пожалуйста, Гуся, отвези меня домой, это очень срочно!

Инга покачала головой и завела двигатель…

…Дослушав рассказ, Крюков спросил:

— Она была избита? Держалась за бока? За спину?

Инга отрицательно покачала головой:

— Просто царапины… И блузка…

— Вы зашли с ней в квартиру?

— Нет. Аська вышла из машины и… прогнала меня. Я надулась и уехала. И мы… мы больше не виделись…

— Вы можете вспомнить, какого числа это было?

— Ну, начало апреля… Может быть, третьего…

Крюков перелистал дневник. Никаких записей, сделанных третьего апреля, в нем не было. Только вырванные страницы…

— Вот черт! Но по крайней мере одно я понял… — пробормотал он.

— Что?

— Кто такая Гуся.

— Да, это я — для своих, — объяснила Инга.

Неожиданно она прильнула к Крюкову, сказала:

— Слушайте, мне страшно… И холодно… Вы вот меня допрашиваете… А могли бы обнять…

И тут же сама обняла капитана и жадно принялась его целовать.

— Не надо говорить, что я гадина, — бормотала она между поцелуями. — В квартире погибшей подруги… Я все понимаю… Просто я… Страшно же… Иди сюда…

И в этот момент открылась дверь, и в квартиру вошла ее хозяйка, Валентина Леонидовна. И не одна, а в сопровождении майора Липатовой. Увидев обнимающуюся пару, уборщица воскликнула:

— Ну, я говорила же! Вот он почему квартиру-то не дает освободить!

— Ты уже совсем охренел, Крюков? — спросила Липатова. — Ну, скажи что-нибудь.

Крюков молча пожал плечами. Зато решила высказаться Инга. Она встала, слегка покачиваясь, и с выражением произнесла:

— Ой, можно я скажу? Так всегда говорят!

Она повернулась к Липатовой:

— Дорогая! Это не то, что ты подумала!

Липатова брезгливо взглянула на нее, процедила:

— Пошла вон отсюда!

Инга кокетливо махнула рукой Крюкову и вышла. Тут Валентина Леонидовна решила, что настал ее час.

— Вот теперь только попробуй в мою квартиру зайти! — заявила она Крюкову. — Я тебя…

— И вы тоже уйдите, — оборвала ее монолог Липатова. — Я вас вызову.

Уборщица открыла было рот, но ничего сказать не решилась. Так и ушла молча. Когда они остались вдвоем, Крюков спросил:

— Как на тебя вышла эта старая грымза?

— Ты, конечно, редкий кретин, — ответила Липатова. — Она у тебя вчера попросила телефон вышестоящего начальства, куда ей на тебя жаловаться. Ты ничего лучше не нашел, чем мою визитку ей сунуть?

— А куда мне было ее девать, если я ее у тебя в кабинете зачем-то свистнул? В рамочку вставлять?

— Послушай, мне некогда слушать всю эту чушь, — сказала Липатова. — По-моему, ты заигрался. В квартире покойной обжимаешься с какой-то дрянью…

— Она не дрянь, а свидетельница, — объяснил Крюков. — Между прочим, близкая подруга покойной.

— Логично. Где же еще, если не в квартире покойной подруги, лизаться с участковым? А кстати, эта твоя толстушка-обожательница Тоша — ты ее сюда тоже водишь?

— Я и это проглочу, — смиренно сказал Крюков. — А ты прекрати так безобразно ревновать.

— Знаешь что: я закрываю это дело, а ты…

— Нет, не закрываешь, Ань, — твердо заявил капитан. — Тут есть все признаки доведения: ее избили, у нее был роман с учеником, и вообще что-то в этой школе не так.

Однако майора Следственного комитета его слова не убедили.

— Знаешь, чего это признаки? — спросила она. — Твоего вопиющего непрофессионализма и наглости. Я закрываю дело.

Крюков показал ей дневник Истоминой.

— Вот ее дневник. Там вырваны страницы. Как раз на те даты, когда ей были нанесены побои.

— И что?

— Изучу. Отдам на экспертизу. Я чувствую, там что-то есть. Ты сама говорила, что у меня адская интуиция.

— Когда это было! Неделя, Игорь. У тебя есть неделя. И я тебя умоляю: прекрати этот блуд, имей уважение к умершей.

Она ушла. А Крюков вновь открыл дневник и машинально начал его листать. Что-то привлекло его внимание. Он открыл нужную страницу. Там было жирно написано: «Спарта».

…Наташа Белодедова со своей мамой Галиной спускалась по ступенькам больницы. Обе были расстроены. Галина не могла сдержаться:

— Ну как же так? Хирург сказал: операция прошла успешно. Главный врач сказал: успешно. А теперь говорят — новая операция нужна. Что случилось? Денег захотели?

— Мама! — с болью в голосе сказала Наташа.

— Что «мама»? Что «мама»? Что нам еще продать, ты мне скажи? Машину? Ладно, машину… А еще компьютер твой, вот что надо продать…

— Нет! — решительно заявила Наташа. — Вот ослепну — продашь.

— Типун тебе на язык! — заявила Галина.

Тут она заметила стоящего неподалеку Марата.

— Вот, Ромео твой татарский недоделанный, тут как тут, — зло сказала она.

— Мама! — еще резче сказала Наташа.

— Что «мама», что «мама»… — повторила Галина. — Завтра ложиться будем, иди попрощайся.

— Я не лягу туда снова, — решительно заявила Наташа.

Галина остановилась, удивленная:

— Как не ляжешь?

— Так. Не лягу, и все. Не могу больше. Ты, мам, не мучай меня, пожалуйста. Ты езжай, я сама до школы доберусь.