Глаза Абуласана горели торжеством, было очевидно, что это гудящее, растревоженное собрание представлялось ему жалким сбродом. Наконец, погасив испепеляющий взгляд, он сказал:

— Вот вам мой ответ: первое, если задумаетесь, может быть, поймете, почему вы — меньшинство, а мы — большинство. Что мне вам сказать, как ободрить, если иудея вы считаете чужаком и забываете, что наши цари — Багратиони, наша солнцеликая Тамар — прямые потомки Давида и Соломона. И вы гневаетесь из-за того, что мы посылаем иудея устраивать будущее отпрыска Давида и Соломона! Второе, как вы не понимаете, уважаемые члены дарбази, в страну половцев должен отправиться один человек, дабы никто не догадался о цели его путешествия. Занкан же постоянно ездит в разные страны, и никто не заподозрит об истинной его миссии, иначе до приезда Юрия Боголюбского у нас не будет отбоя от предложений со стороны женихов — очень многие хотят стать мужем солнцеликой Тамар. А вы, уважаемые члены дарбази, должны понимать, что значит отказать потенциальным женихам из соседних ханств или султанатов. — Абуласан воздел правую руку и продолжил окрепшим голосом: — За будущим мужем царицы Грузии Тамар отправится известный купец Занкан Зорабабели — иудей по вероисповеданию, духом истинный грузин, потомок Давида и Соломона, верный слуга престола Багратиони. Такова воля царского дарбази Грузии. Этого требуют интересы Грузии! — Абуласан повернулся к Занкану: — Зорабабели! Царский дарбази обязует тебя, немедля, в течение этой недели отправиться в путь!

Саурмаг спокойно, даже с некоторым удовлетворением смотрел на Абуласана. По всей видимости, он согласился со своим врагом. Почему?

Спокойствие Саурмага встревожило Занкана.

Ничто не могло отменить этого решения. Супругом царицы Тамар станет Юрий Боголюбский — сын князя Андрея. Судьба предопределила в мужья для Тамар Юрия, как Тумиани для Тамты и Амирани для Хорашан.

Вечер подходил к концу. Закатное солнце ласково прощалось с миром.

Занкан возвращался домой, но все его мысли были о только что завершившемся царском дарбази: пока замысел Абуласана не станет для него ясным, он будет чувствовать себя слепцом, ощупью продвигающимся вперед. Перед сражением с филистимлянами, расположившимися в долине Рефаим, царь Давид вопросил Господа: идти ли ему против филистимлян, предаст ли он их в его руки. «А я нахожусь в Петхаине, — думал Занкан, — как мне спросить Господа, одержу ли я победу в этом деле? А если даже спрошу, сочтет ли он меня достойным ответа?!»

Солнце почти зашло. Занкан молча, про себя молил Господа: «Помоги, Создатель, укажи верный путь, чтобы не опозориться мне перед миром!»

Вот о чем мечтал грузи некий еврей, а из головы у него не шла призывавшая к величайшей осторожности картина: вальяжно развалившийся в кресле Саурмаг с выражением безмятежности на лице.

А потом сумерки поглотили солнечные лучи. Занкан отправился в синагогу — наступало время вечерней молитвы.

Было утро воскресенья, когда Занкан отправился в страну половцев. (Повара на рассвете выехали за город, чтобы встретить хозяина в доме на берегу Арагви.) Естественно, Занкан не сказал Иохабед, куда и с какой целью едет — замужество царицы Тамар было строго засекречено.

До отъезда из Тбилиси Занкану надо было завершить несколько важных дел — ждало своей отправки в Константинополь судно. На следующей неделе у Занкана была запланирована поездка в Персию для переговоров с тамошними купцами — их интересовала родниковая вода Грузии. (Вот так-то: когда страна без хозяина, соседи посылают туда войско и, размахивая саблями, берут все, что можно взять, но если у страны есть властитель, желаемое получают при посредстве купцов, что приносит большую прибыль казне.) Занкан послал в Исфахан человека с извинениями, прося купцов отложить переговоры на несколько месяцев. И все это время какая-то мысль ускользала от него, он никак не мог уцепиться за нее — другие мысли вытесняли ее. По этой же причине он до сих пор не уяснил себе, почему для блага Грузии требовалось, чтобы именно он, Занкан, отправился к половцам с этой политической миссией и почему Саурмаг проявил такую покладистость.

Занкан полагал, что в дороге разберется в хитросплетениях Абуласанова плана, но только он тронулся в путь, как за ним разревевшимся ребенком увязалась мысль о Бачеве. «Ей уже шестнадцать, давно замуж пора, ее мать Иохабед в пятнадцать лет стояла под хупой»[14], — думал он, перебирая в памяти тбилисских юношей, но ни один из них, на его взгляд, не годился ему в зятья. «Как только вернусь, съезжу в Кизики[15], надо познакомиться с сурамскими евреями. В Крцхловани растут крепконогие ребята. Быть не может, чтобы там не нашлось одного порядочного парня». Уйдя в свои мысли, он даже не заметил, как миновал окрестности Тбилиси, места первого поселения евреев: Занави, Мцхета, Херки, Хуриатубани. К дому на берегу Арагви он подъехал к вечеру. Лучи огромного ярко-оранжевого солнца пронизали крону деревьев, ложились на проселки и, отражаясь от поверхности реки, преображали окрестности.

Занкан отказался от еды. Сказал Иакобу, что восход солнца они должны встретить у источника, и отправился спать.

Долго не мог заснуть, слушал шум реки, рокот ее волн. Под конец уснул — над Арагвиспири уже ярко сияли звезды.

Уставший с дороги, утомленный грохотом реки Занкан видит сон: Бачева входит в море, она удаляется от берега на большое расстояние, но вода ей по колено. Она смеется, время от времени убыстряет шаг, почти бежит, как будто находится не в воде, а на суше — смеется, бегает, кружится, но вода не поднимается выше колен. Но кто это несется за ней? Какая-то женщина?! Это ведь Эстер! Почему она гонится за ней по пятам? Как молодо выглядит Эстер! Как она похорошела! Нахмурив лоб, Эстер зовет Бачеву, а Бачева, хохоча, убегает от нее! Она не слышит Эстер. Да, Эстер вообще не слышно — она открывает рот, по тому, как напрягаются жилы у нее на шее, видно, что она кричит, но голоса не слышно. Эстер, Эстер! Что сделало тебя такой красивой, почему ты так расцвела, Эстер?! Женщины обычно хорошеют, когда у них появляется любимый. Эстер смущенно улыбается, наклоняет голову, потом снова бежит за Бачевой. Бачева убегает, не слышит ее зова, пару раз даже машет ей рукой. Эстер останавливается. В чем дело, устала? О, как бьется у нее сердце!.. Бачева хохочет. Бежит от нее, заливаясь смехом. Ее не волнует состояние Эстер. «Какая ты красивая, Эстер, почему ты так похорошела?» Эстер стоит, не шевелясь, а Занкан со своим ложем погружается в воду. Эстер не трогается с места, неужели она не видит, что Занкан тонет? «Эстер, Эстер, помоги мне! Где Бачева? К чему тебе эта красота, Эстер, когда вода уже по горло!» А вот и Бачева, оказывается, это она налегает на ложе Занкана. Какая сильная девочка! Именно она топит ложе отца! «Баче, дочка, что ты делаешь?»

Занкан проснулся. С испугом огляделся. Хотел было подняться, но не смог шевельнуться. Посмотрел в окно. Небо голубело на востоке. «Дурной сон, черт побери!» Он с трудом встал, накинул халат, решил спуститься к Арагви, рассказать воде о приснившемся кошмаре, чтобы она унесла его с собой. Открыл дверь, осторожно обошел спящего у двери Эуду и спустился к реке. Арагви неслась, что-то бормоча про себя. Занкан нагнулся, омыл руки: пусть мой странный сон унесет река, подумал он. Потом присел на камень. На рассвете Арагви набиралась сил — как только взойдет солнце, она опять разбушуется, опять будет окатывать тысячи валунов на своем пути. Занкан постепенно успокоился. Может быть, этому способствовал свет, потихоньку разгонявший тьму: вот уже стал виден забор, за ним — огород. Занкан встал, пошел к дому, заглянул в комнату, где спал Иакоб. Не входя, прямо с порога почти шепотом произнес: