— Поднимайся, Иакоб, вот-вот рассветет, пора читать утреннюю молитву.

Иакоб словно дожидался этого шепота, вскочил, стал одеваться.

— Иду, господин, уже иду, — ответил также шепотом.

Занкан умылся, оделся, накинул на плечи цициткатан.

— Шолом алехем! — сказал он, входя в зал, где уже собралась челядь — слуги, повара, сопровождающие. Все поднялись со своих мест и не садились, пока Занкан не опустился в кресло. Иакоб, высокий худой, вечно улыбающийся, с плешью на голове, на цыпочках подошел к Занкану, положил перед ним талис, филактерий, сидур-молитвенник и опять же шепотом произнес:

— Утро понедельника рассвело на благо всем! — таким образом Иакоб напомнил Занкану, чтобы тот не забыл прочитать тексты, читаемые обычно в понедельник утром.

— Я помню. — Занкан кивнул головой, и все присутствующие приступили к молитве — молились тихо, словно напевая про себя, а когда приступили к заключительной молитве, их нестройное поначалу пение слилось с ревом окончательно проснувшейся Арагви. Снова жаркие молитвы лились над Арагви.

Когда Занкан с сопровождавшими его людьми скрылся из глаз, Иохабед обратилась к Бачеве:

— А где это Аран? (Занкан сказал ей, что отправляется в Аран.) — Бачева, думая о своем, не расслышала вопроса. Почему-то ею овладел страх. Подсознательно она чувствовала, что с отъездом отца ее жизнь резко изменится, и это пугало ее.

Мать повторила свой вопрос, и Бачева нехотя ответила:

— Понятия не имею, мама, по-моему, это там, где очень жарко. — И ушла в свою комнату.

Предстоящие крещение и венчание хоть и внушали трепет Бачеве, но влечение к Ушу было куда сильнее страха. Все ее помыслы и желания были связаны с ним. Страхи меркли перед ними: Ушу ведь будет рядом с ней, чего же ей бояться. Но стоило ей представить себя в постели с Ушу, как ее охватывал сладостный трепет, хотелось, чтобы он длился вечно.

Пестунья Эстер заглядывала в глаза своей воспитаннице и шепотом, хотя никого, кроме них, в комнате не было, спрашивала: «Тебя что-нибудь беспокоит, детка?» — «Нет, няня, ничего». — «Помни, родная, высказанное горе — это сраженный наповал враг», — снова шепотом, едва слышно внушала Эстер. Ласковость няни ставила Бачеву в тупик, она прятала от нее глаза, потому что Эстер обладала даром заглядывать ей в душу. Пряча глаза, она тем не менее, как малое дитя, прижималась к ее груди, и та так нежно обнимала ее, так ласкала, что Бачева была готова раскрыть перед ней душу.

Картина, увиденная Эстер на поле Абулетисдзе, не давала ей права вынести окончательное решение, но она доверяла своей интуиции, хоть и не могла поверить, что ее воспитанница может полюбить нееврея. Поэтому ей хотелось поговорить с Занканом. Она решила переждать субботу, благословенный Господом день, и в воскресенье после обеда попросить Занкана выслушать ее. Она собиралась рассказать ему о возможной опасности и получить совет, как ей быть, но в воскресенье Занкан ускользнул от нее, как ускользает маленький озорник от задремавшей матери.

И Эстер решила во сто крат усилить свое внимание, не выпускать Бачеву из поля зрения.

Когда утреннее солнце достигло зенита и высветило все закоулки города, Бачева сказала Эстер, что поедет к Тинати, и уехала.

Эстер тут же накинула на голову платок, выскочила из дома следом за ней и маленькими улочками, кратким путем, добежала до дома Тинати раньше Бачевы. Бачева появилась верхом на неторопливо идущем коне, спокойно оглядела окрестности. Эстер в ужасе отпрянула — Бачева была без сопровождающего.

В церкви царила прохлада, особенно приятная после пыльной раскаленной от зноя улицы. Поначалу Бачева ничего не видела, хотя повсюду горели свечи. Ушу подошел к ней, взял за локоть. Под конец, когда ее глаза привыкли к полумраку церкви, Бачева увидела молящихся. Они неслышно шевелили губами. «И эти, как мы, о чем-то просят Господа!» — с облегчением подумала Бачева. Она уже освоилась в сумраке церкви. Было тихо. Большое количество икон поразило Бачеву. На иконах были изображены люди. В глаза бросалось обилие золотого цвета. Куда бы ни падал ее взгляд, отовсюду ястребом налетал на нее желто-золотистый цвет. «Зачем им столько изображений людей или этого золота?» Хотела было спросить у Тинати, но Тинати рядом не было, и это тоже ее угнетало. Будь Тинати рядом, она не чувствовала бы себя такой скованной. Однако Тинати отказалась пойти с ней, сославшись на головную боль.

Бачева была загипнотизирована увиденным в такой степени, что не могла говорить. Они подошли к молодому человеку со спокойным взглядом и доброй улыбкой — Ушу сказал про него, что это его духовный отец. Бачева, разумеется, ничего не поняла, кроме того, что молодой человек был, оказывается, отцом Ушу. Не поняла она и того, что говорил ей этот молодой человек. Он произносил слова как-то странно, напевно. «Никакой он не отец, — вдруг пронеслось у нее в голове, — наверное, это раби, раби Ушу». И кивнула головой священнику. Он что-то спрашивал ее, и Бачева с улыбкой кивала ему — она согласна на все. Да, да, конечно же она сама пожелала прийти сюда, нет, нет, силой ее никто не приводил, ну да, она пришла сюда, чтобы креститься, конечно, она хочет этого сама. Почему? Из-за Ушу, ради Ушу… Она должна стать его супругой… Быть рядом с ним… Никто и ничто не сможет помешать им быть вместе…

— Да благословит тебя Бог! — сказал «раби» Ушу.

«Он говорит, как хахам Абрам», — пронеслось у нее в голове.

— Тогда начнем! — вновь с улыбкой сказал «раби» Ушу и позвал Бачеву с Ушу за собой. Отец Ростом шел, что-то бормоча себе под нос. Ушу и Бачева следовали за ним.

Ушу ободряюще улыбался Бачеве.

Они вышли на залитый солнцем церковный двор. Миновав двор, пошли по узкой тропинке. Отец Ростом шел впереди. За его широкой спиной ничего не было видно. Бачева не могла взять в толк, куда они идут. Ушу что-то говорил ей, но она не слышала его. Самое главное — он был рядом, подле нее. Из-под ног у них неожиданно выпорхнули фазаны. Отец Ростом остановился, приложил руку козырьком ко лбу и посмотрел на фазанов. Потом, покачав головой, продолжил путь.

Они вышли к берегу Куры. «Раби» Ушу, не снимая рясы, вошел в мутную воду и протянул руку Бачеве — следуй за мной. Бачева уставилась на Ушу — как ей быть? Ушу, улыбаясь, кивнул головой. И Бачева вошла в воду вслед за отцом Ростомом. Холодная Кура злобным щенком накинулась на нее.

Отец Ростом что-то бормотал неслышно. Время от времени задавал Бачеве вопросы, которые были ей не совсем понятны, но она, улыбаясь, кивала ему головой. Отец Ростом зачерпнул горстью воду и вылил ее на голову Бачеве. Один раз, второй, третий. Потом положил ей руку на голову и несильно надавил, приглашая окунуться с головой. Бачева опять вопросительно посмотрела на Ушу. Ушу снова улыбнулся ей — делай, как говорят. Бачева трижды окунулась с головой. Волосы у нее разметались, вода ручьями стекала с нее. Потом «раби» Ушу вынул из кармана золотой крестик, приник губами ко лбу Бачевы и нараспев произнес: