— Мы ценим вашу демократию больше вас, потому что знаем, что такое диктатура. Не потеряйте этого ценнейшего дара. Гоните злобных приживалов из своей страны, оставляйте только нас, добрых чужестранцев, — говорили они на собраниях, пытались освоить диалекты и примеряли национальные костюмы.

Клоунская доля не миновала и их, они канули в нее с головой.

* * *

В терапевтическом отделении сидит женщина, выплескивающая сердце. Плотские сердечные дела. Каждый месяц забивает в деревне по свинье, замораживает ее, везет сюда целый день и целую ночь. Потом съедает свинью вместе со своим новым мужем. Ей не удастся унаследовать ни дом, ни землю, за этим следят его дети и внуки, но что-нибудь ей перепадет, доверительно сообщает она мне. Нет, со стариком разговаривать не приходится, она лишь ухаживает за ним да управляется по хозяйству. Больше она о жизни на чужбине ничего не рассказывает. Зато оставленная дома семья становится объектом бурной площадной брани. Язык похож на пропитанную жиром свинину.

Сын, тунеядец, как-то раз средь бела дня обнаружил своего безработного отца, скотину, в постели с какой-то пришлой штучкой; потом отец в алкогольном дурмане отметелил дочь, шлюху, забеременевшую от гребаного уголовника, и сейчас надо играть свадьбу. На все нужны деньги, и мамаша, коза отпущения, должна раскошелиться. Эти выродки воспринимают мать лишь как дойную корову. Взяв все, что можно, она садится на обратный автобус.

— Вот так и живу, — вздыхает она.

Но она не дура, она раздает подарки, сопровождая их гневными тирадами. Бывший муж якобы даже побаивается ее, потому что не ровен час, она может перейти от слов к делу. Священнику кто будет платить, скоро ведь крестить надо. В политике она тоже разбирается:

— Политики, эти раздолбай, довели нашу страну до катастрофы.

В родной деревне она работала помощницей пекаря, затемно вставала, заработала аллергию на муку и чихала на треклятую выпечку.

Выход нашелся благодаря совету подруги:

— Езжай за границу и ухаживай за стариками.

Так что с сексом на чужбине не задалось. Когда она пожаловалась подруге, что забыла, как выглядят мужские причиндалы, та пригласила ее к себе в дом престарелых:

— Приходи в гости, налюбуешься без всякой опаски.

Руководительница бюро переводов разработала правила по сближению. Личное не должно входить в нашу профессию, иначе нарушится нейтралитет. Нельзя переводить для знакомых или заговаривать с клиентами в зале ожидания. Я этих правил не придерживаюсь, а вот коллега повесила на лицо непроницаемую мину, чтобы соотечественники не спрашивали, сколько у нее детей. Теперь страдает, чувствует себя изменницей. Я посоветовала ей отвечать чересчур любопытным таким же вопросом. Они этого даже не заметят, они все равно считают только своих детей.

Раннее утро, в стерильном больничном воздухе разит алкоголем, трясутся руки. Щеки пациентки предвещают восход зари.

— Алкоголизм, — бормочет врач и осведомляется о ежедневной дозе спиртного.

— О, только когда приходят гости, водка с апельсиновым соком, бокал разбавленного красного, две-три стопочки, и ни грамма больше.

— Но у вас плохая печень. Анализ крови показывает, что пьете вы изрядно.

Пациентка начинает истерить. Так, словно общается со своей отвязной семейкой:

— А вы разве не пьете, когда к вам гости приходят?

Она обращается ко мне в надежде, что я не нарушу железных устоев компанейства.

— Вы снова падали? — спрашивает врач.

Да, злая непредсказуемая судьба все время подкашивает ее. Однажды ни с того ни с сего у ресторана. Очнулась она уже в реанимации.

— А недавно стою себе на кухне, супчик варю, вдруг — бац, и я уже на полу, с обваренной мандой.

Мне стыдно за соотечественницу, я перевожу «с обваренным срамом».

Суть работы устного переводчика сводится к обузданию собственной индивидуальности. Если собеседники не замечают, что их переводят, то идеал достигнут. Когда мне удается исчезнуть подобным образом, застыв у языкового конвейера, по окончании смены меня тянет встать во весь рост и показать, что я обладаю разумом и чувствами.

Говорю врачу, что она слишком подыгрывала пациенту в его роли жертвы. Вмешиваюсь в ремесло психиатра:

— Разве вы не заметили, что у пациентки есть чувство юмора? Можно было бы воспользоваться этим источником энергии.

Нет, психиатр, лишенный какого-либо остроумия, не терпит комментариев. Но мое восстание еще не окончилось:

— В этой стране чужестранцев хотят видеть только на больничной койке, и горе им, если они опомнятся.

Языковой конек сбросил седока, тот лепечет что-то в свободном падении, пытается вывести меня на нужную дорогу, предлагает увидеться в следующий четверг, но меня уже и след простыл, только грива развевается по полям. Потом мне становится стыдно. До чего же я не умею подчиняться авторитетам!

Руководительница бюро переводов предупреждала меня:

— Этой работой нельзя заниматься слишком часто, иначе от нее заболеешь.

* * *

Если местные жаловались на отсутствие денег, я предлагала им свою мелочь. Но нет, у них просто не было наличных, а накопительные счета трогать не хотелось. Остаться без денег считалось предосудительным, и нельзя было использовать дружбу, чтобы занять их. Ведь лучшим другом все равно оставался Кантональный банк. Благодаря банковской тайне жена не знала, сколько зарабатывает глава семьи. Кантональное правительство давало рекомендации всем семьям, насколько велика должна быть сумма карманных денег для десятилетнего и насколько низки расходы по хозяйству у хранительницы домашнего очага. После совместного застолья в шесть часов вечера десятилетние и домохозяйки отчитывались об издержках. Если глава семьи дозволял расточительство, то жена могла свободно распоряжаться скидочными купонами из супермаркета.

Люди не только верили, что им под силу управлять своей судьбой, но и создавали для этого благоприятные условия. Молодежный накопительный счет помогал новорожденному войти в общество.

Копить деньги на протяжении нескольких поколений было выгодно. Потомкам не приходилось трудиться в поте лица ради тарелки печенки с жареной картошкой, они могли развалиться в кожаном кресле, увлечься чужестранными философами, отправиться в ознакомительную поездку за рубежом и предаться культивированным наслаждениям.

Вернейшим местом для захватывающих экспериментов был дорогой ресторан. Сначала собирали заслуживающую доверия информацию, потом своевременно заказывали столик и с любопытством закладывали еду в рот, кусочек за кусочком. Лишь тогда проступала вся палитра человеческих чувств, слышались превосходные степени сравнения в адрес соуса, во время жевания в их памяти дефилировали семейные и деловые трапезы, сравнивали цены и качество, гарниры и вино, обслуживание и атмосферу. Ощущали себя вне правового поля. У белых накрахмаленных скатертей позволялось впадать в ярость. Ведь вино недостаточно охладили. Самосознания было хоть отбавляй. Каждый знал, что должен получить за свои деньги, и отсчитывал чаевые в соответствии с услужливостью персонала. Вольным гражданам предлагался выбор утонченных лакомств.