— Пять часов!

Снисходительные снова спешили на помощь и брали на себя планирование моего будущего. Стоило мне сорвать их планы, как они запутывались, словно проволоки в старинном механизме, и восклицали:

— Постой-ка!

Импровизация становилась песком в тяжелых маховых колесах. Двигатель выключали и вносили поправку в программу. После досадного интермеццо меня предупреждали:

— Больше никаких поправок!

Тут люди были последовательны. И само это слово пользовалось большим почетом.

Я считала их зажатыми, а они меня — непредсказуемой. Мой отсутствующий взгляд пробуждал у них подозрения, что я намеренно тяну всю страну в болото. Лишь в отпуске они начинали завидовать моему пресловутому отношению ко времени, старались перенять его, но все равно пунктуально являлись кататься на верблюдах. И зорко следили, как бы я снова не опоздала.

* * *

Его мучает не пережитая война, а болезнь, мешающая ходить, вставать с постели, склоняющая голову вперед. Тридцатилетний мужчина медленно переставляет ноги, останавливается, вздыхает. Показывает руки, ноги, локти, спину, таз, грудь и морщится от боли. Вот уже несколько месяцев это искаженное болью лицо видят во всех странах, где ему случается быть.

Никак не могу вспомнить слово «суставы», поэтому говорю «кости».

— Да, — энергично кивает он, — именно кости: они не дают мне спать. Что с ними творится? Они ломаются? Я уже не смогу завести семью? Окончу дни в кресле-каталке? В приюте для беженцев меня спрашивали: «Вы — инвалид?»

Это слово угнетает его, он всхлипывает. Утрачен контроль над телом и утрачивается над мыслями. Ткнув пальцем в голову, он поворачивает ее в сторону и опускает. Его четыре дня продержали в психиатрической лечебнице, подозревая умопомешательство, но потом выпустили со словами:

— Ваша проблема не в голове.

Ревматологу в мастерстве не откажешь, он задает разрастающимся в разных направлениях страхам единый вектор:

— Это ваш псориаз. У десяти процентов псориатиков наблюдается полиартрит. На рентгеновских снимках видны воспаленные суставы. Это аутоиммунное заболевание, иммунная система начинает бороться с собственным телом. Мы не знаем почему.

Так что война, гражданская война в собственном теле.

— И что теперь со мной будет?

— Мы ослабим иммунную систему медикаментами. Вам гарантированно станет легче, вы сможете высыпаться. Сможете снова доверять своему телу.

Наконец кто-то, седовласый мужчина, которому он годится в сыновья, говорит ему, что в этом хаосе можно будет чему-то доверять. Разве не из-за загадочной болезни он отправился в путь, чтобы мудрый доктор определил и излечил ее?

Врач знает о воздействии этого словесного плацебо, он не лжет, а снимает побочные эффекты лечения, говоря с необходимой твердостью. Медикаменты чрезвычайно дороги. На родине пациента за названную сумму киллер, не раздумывая, уничтожит десяток людей. Так много денег ради его здоровья. И не надо давать никаких взяток. Хватит и страданий. Здесь в страданиях есть достоинство.

Сначала у него на спине вскочили маленькие прыщики, потом в его страну пришла война, и псориаз овладел всем телом, лишай разросся и начал странствовать по коже, как нагруженные домашним скарбом бесприютные беженцы. Вскоре псориаз ушел под кожу и сковал суставы. Подорвал колена, пальцы ног и рук. Жизнь превратилась в кошмар.

— Я потерял семью и тщетно искал ее повсюду.

Его рассказ об одиночестве сбивчив. Это вариант для миграционной службы. Молодой человек отнюдь не жаждет приключений, наверняка избалованный отпрыск крупного клана, который отправил его в мир, чтобы он выздоровел и продолжил род. Вот тот Грааль, который он ищет. Ему надо вернуться с прямым позвоночником и твердыми костями, а не сгорбленным в инвалидной коляске. Надо разобраться со своим телом. Научиться собирать воедино и плоть, и мысли.

Мудрый доктор подтолкнул его в верном направлении. Возвращение началось сегодня.

* * *

В этой стране упрекали так же часто, как у нас делали комплименты. Комплименты непедагогичны, они — коррумпированные льстецы и создают слащавую, туманящую разум атмосферу. Комплименты отвешивают таким незаслуженным, неточным, мимолетным явлениям, как красота. Я раздавала комплименты направо и налево, хвалила ямочки на щеках, платья и прически, отчего прослыла навязчивой. Целенаправленные упреки воспитывают стойкость и закаляют характер. На них не скупились и слов не выбирали.

— Ботинки грязные, и совесть нечиста.

— У вас дырка в перчатке. Сквозняк.

Так приоткрывалась щелочка для возможного знакомства. Упрек был царской дорогой в мир других. Они сидели за толстыми крепостными стенами, милые и никчемные слова доверия у них не вызывали. То ли дело грубый упрек. Я долго не могла разобраться с этой завоевательной тактикой и считала себя нелюбимой. А сама, окруженная упреками, купалась в любви. Замкнутый прохожий указывал мне на развязанные шнурки. Если я тут же бросалась их завязывать, то улавливала в его взгляде желание завязать отношения.

Я заключила с Марой пари:

— С такой кляксой на свитере я заведу бурный роман.

И не замедлила поделиться ценными знаниями. Увидев, как незнакомка едет на велосипеде по парковой дорожке в лучах сочащегося сквозь листву солнца, а какой-то прохожий кричит ей «Здесь кататься нельзя!», я образумила сбитую с толку девушку:

— Не бойтесь. Он просто вас клеит.

Она вспотела и тяжело дышала. Я оставила счастливице носовой платок и поспешила дальше, всегда готовая помочь.

В нашей диктатуре флиртовать можно было с кем угодно, со случайными пассажирами в автобусе, начать разговор с жалоб на бессмысленность человеческого бытия, а закончить дефицитом мяса в магазине, или наоборот. Потом забыть — проехали — и пуститься в новое приключение. Здесь приключения были в редкость и имели тяжкие последствия. Стоило неосторожно преклонить голову, как тут же возникал страх женитьбы. Однажды мне и впрямь предложили руку и сердце. Мужество молодого человека заслуживает уважения. Ведь начальная школа нередко становилась фундаментом крепкого брака. Знакомые с младых ногтей одноклассницы едва ли станут своей полной противоположностью, а если и станут, то неподалеку располагалась известная клиника сомнологии.

В длинных университетских коридорах со мной никто не заговаривал. Чеканя свою самую разбитную походку — которую считала особенно сногсшибательной, — я подошла к горстке сокурсников. Те с ужасом углубились в Уголовный кодекс.

Альма-матер сжалилась надо мной и прислала на мое покорение своих — ты сотрешь крошки со стола, ты вытрешь пот со лба, а ты расколешь орех.

Будни были полны крошечных забот, пот стекал на маленький орешек.