Диана тоже… говорит, как поёт… заслушаться можно. «Вот ты и развесила уши, да ещё и сама расчирикалась пыльным воробьём, – злилась на себя Майя. – Ладно, по крайней мере, все имена мне уже известны. Никаких новых лиц пока нет. Значит, нужно разговаривать дальше, вспоминать, подталкивать Орлову».

Майя невидяще уставилась в полыхающее небо: горло саднило, скулы горели, дыхания не хватало. Диана казалась вполне искренней, когда говорила о Марте. Одёрнула себя:

– Но это ничего не значит. Ты тоже можешь быть прекрасной актрисой, когда тебе нужно. Только сегодня ты почему-то даже не вспомнила, что с добычей нужно играть. Да что с тобой не так? Стоп, хватит копаться в себе. Вот твоё такси, езжай, проверяй, куда птичка полетела.

От этой несвойственной вечерней искренности перед чужим человеком сводило зубы, как от ледяной воды, и зябко вздрагивали под тёплым длинным чёрным пиджаком прямые плечи.

Села в предупредительно помигавшее поворотником жёлтое «Шевроле», сказала, что будет говорить, куда ехать, по ходу движения, и взглянула на экран телефона, куда постоянно передавался сигнал движущегося «Фиата». Вообще-то наружкой занимались другие люди, но так как отец не давал добро на наблюдение, в её расследовании помощников практически не было. Но эта потеря времени почему-то совершенно не расстраивала Верлен. Ей хотелось самой проследить, куда заторопилась Орлова, и она даже не пыталась объяснить себе причину такого желания.

Майя прокаталась пару часов и поменяла три такси, пока кружение по городу не закончилось. В принципе, все места, куда заглядывала Диана, были уже давно известны и нанесены на карту как проверенные и связанные исключительно с работой танцовщицы. Но вместо того, чтобы пойти домой, Орлова поставила машину во дворе и пошла пешком к набережной. Конечно, можно было поехать домой, но оставить наблюдение оказалось не так-то просто. Охотничий азарт это был или что-то иное, Майя даже не стала задумываться. Сегодня вообще всё шло не как обычно, и над деталями насыщенного вечера можно подумать потом, записать, зарисовать, оценить и выбросить ненужное, оставив только самое важное.

Чувствуя себя большой охотящейся кошкой, в плотном пиджаке, сливающимся с темнотой летней ночи, пестреющей качающимися всполохами тусклых фонарей, проскальзывала в залёгших до утра глубоких тенях, нервно нюхала воздух, то ли краем сознания, то ли чем-то более глубинным ощущая даже не аромат – память миндального аромата, сопровождавшего Диану.

Верлен пристально наблюдала, как Орлова идёт к парапету. Её походка не была обычным прогулочным шагом, не была она и торопливой. Скорее, Диана двигалась в чётком ритме, то делая паузы каблуком, то плавно перекатываясь с пятки на носок, то внезапно изменяла угол движения. Майя удивлённо поняла, что улавливает в этой походке элементы танца, загадочного и тревожащего. Однако тангера шла не так долго, чтобы рисунок стал законченным, и затаившая дыхание Верлен вдруг почувствовала лёгкое разочарование от остановки. Показалось, что под левой ключицей потянуло холодком, отвлеклась, потёрла ладонью, снова сосредоточилась. Теперь Диана стояла неподвижно, и Майя, как в Петергофе, опять впилась пристальным взглядом в очертания замершей фигуры.

Прислушалась: в ночной тишине явственно разносился напористый шёпот, удивилась. Зачем в одиночестве, стоя над водой, вдруг читать стихи? Кому? Но каждое слово отпечатывалось внутри, как капли горячего воска на гербовой бумаге: «Помни, что ни чужой войны, ни дурной молвы, ни злой немочи, ненасытной, будто волчица, – ничего страшнее тюрьмы твоей головы никогда с тобой не случится…»[12]. Подумалось: «Об этом пел ещё Цой когда-то. Ничего страшнее тюрьмы твоей головы… Наверное, это была дурацкая идея – узнать тебя лично. Из-за этого уже который день – заключённая собственных мыслей. Скорее бы дойти до конца и выйти на волю».

Стояла, слушала долгую сырую тишину и короткие всхлипы Дианы: утирается рукавом, опершись боком на кованую решётку фонаря, стучит каблуком, будто отбивает кому-то далёкому сообщение о помощи: короткие, длинные, короткие, и кажется, будто чугунная отливка раскрошится под этими отчаянными стуками-криками… Загривком почуяла беспокойство, когда танцовщицу загородила небольшая группка парней, но обошлось, прошли и ни словом не задели. Вызверилась на себя: «Откуда тревога? Сама охотишься, боишься, что добычу отнимут? Так смотри внимательно, переползай в укрытие, дождись, когда можно сделать прыжок». Окрик подействовал, вернулось обычное спокойствие.

Верлен дождалась, пока Орлова двинется в сторону дома, отступила на несколько шагов, проводила взглядом и дошла пешком обратно к Street. До дома ехать – двадцать минут, пробок нет, до развода мостов как раз успевает. Пока ехала, набрала Шамблена:

– Доброй ночи. Не разбудила?

Анри неторопливо ответил:

– Даже не надейся. Рассказывай.

Не предполагающим ни тени возражения обычным будничным голосом Верлен сообщила:

– Подбери мне завтра какой-нибудь неброский автомобиль. Только пусть поставят не на нашу стоянку, а где-нибудь рядом. Чтобы в глаза не бросалось.

Шамблену эта идея совершенно не понравилась. Он сразу понял, чем собирается заняться его директор, но всё-таки, чтобы проверить свою догадку, осторожно попытался выяснить:

– А что с твоим «Ягуаром»? Забарахлил?

Верлен могла позволить себе не услышать вопросы, на которые имела право не отвечать, особенно если эти вопросы касались её личных дел, но Анри давно и прочно был гораздо больше, чем подчинённый, пусть и почти равный ей в должности, и при этом она нуждалась в его помощи. «Придётся сказать правду. Чёрт, ну хорошо, я сама пока не понимаю, зачем мне это нужно. Тогда ты получишь ту часть правды, которую я знаю!», – Майя не понимала своего раздражения ни на заканчивающийся вечер, ни на кажущееся неуместным любопытство Анри, не понимала растущего беспокойства, и от этого говорила резко и коротко:

– Понаблюдать хочу. Все данные о перемещениях – только на меня. Добудь мне список её телефонных звонков и расшифровку номеров. Сколько там эти сведения хранятся? Лучше всего с сентября. Постарайся.

Шамблен оторопело взглянул на трубку: с далёких учебных лет не было ещё такого, чтобы Верлен сама занималась обычной детективной работой в поле, потом медленно протянул:

– Ты уверена? Может быть…

Майя оборвала его:

– Не может. Я тебя прошу обеспечить вывод получаемых данных только на меня. Что в этом сложного?

Когда просьбы звучат как приказы, спорить бесполезно. Анри только ещё раз вздохнул, понимая, что действия директора сейчас противоречат утверждённым и отработанным инструкциям, но согласился и задал только один вопрос:

– Ты будешь вести всю работу сама?

Майя внезапно почувствовала себя неловко: непривычное чувство царапнуло затылок под кромкой волос, опять зачесался шрам. Немного смягчилась и сказала:

– Сама. В конце концов, я не могу отправлять работать тебя или кого-то ещё. Как пойму, что ищу, сразу скажу. Не переживай, я знаю, что нужно делать. И, как требует père, je serai prudente. Et, oui, je ferai attention[13]. Сбрось мне все диаграммы её передвижений, известные планы, зафиксированные остановки. Я видела предыдущие данные. Они подтверждают, что объект пользуется только своим автомобилем. Я её отслежу. Без машины далеко не ходит, тут всё время не походишь, да и незачем. Круг пешей доступности ограничен и изучен. Домой к ней тоже за последний месяц никто не приезжал. Если понадобится помощь, я тебе позвоню.