Несколько дней я продолжал готовиться к походу, правда, теперь мой маршрут был иным. Я должен был попасть в деревню Свиридовку, что где-то на берегу реки Полисть. Сама река, судя по карте, сильно петляла, образуя множество озер и стариц, разбиваясь, порой, на множество проток, огибающих бесчисленное количество больших и малых островов. В общем, это было гигантское болотное и островное царство, с множеством мелких, затерянных повсюду медленно умирающих или уже давно мертвых деревень. Именно туда, как мне удалось выяснить, уходили корни генеалогического древа моего знакомого. Теперь задачей номер один было разыскать кого-нибудь из его родственников с тем, чтобы понять, что именно в его роду было не так? Натальная карта указывала довольно ясно: Черная Луна в Овне в 4-м поле… Неправильные, чересчур активные действия, причину которых следует искать в поступках предков. Так я тогда интерпретировал этот символ. Квадратура к Луне – возможность потери разума… В индийской астрологии как будто бы считается, что Черная Луна в Овне указывает на карму жестокости, в данном случае, возможно, предположил я тогда, это намек на какое-то прошлое убийство или что-то в этом роде.

Плыть пришлось долго, продираясь через узкие, иногда заваленные деревьями протоки, необозначенные ни на каких картах, и теряя уйму времени на поиски коренного русла. Река временами казалась мертвой. За все время плаванья я не встретил ни одного человека. Вернее, я видел в самом начале двух, не очень-то разговорчивых рыбаков, но потом – ни души на многие десятки километров.

Два раза на моем пути встречались деревни, которые в обоих случаях оказывались давно брошенными. Я плыл в глухой тишине, упиваясь одиночеством и гулом сосновых крон над головой. Мир принял меня почти сразу и я, просто блаженствовал от неописуемого обилия свободы и безграничного счастья.

Прошла неделя от начала моего путешествия, река стала заметно шире, и, судя по карте, я должен был бы вот-вот повстречать Свиридовку. К вечеру, уже в поисках ночлега, я вдруг обнаружил на одном из крупных островов несколько бревенчатых домов, по крайней мере, один из которых был явно обитаем, хотя уже и явно не первый год пытался завалиться на бок. Высадившись на широком песчаном берегу, я решил разведать обстановку, и если повезет, запастись продуктами, а может быть даже – напроситься на ночлег. На этом маленьком хуторе, примыкавшем задами к крохотной пашне, жила одна единственная, древняя старуха. Я поздоровался и для пущей важности отвесил до земли поклон. Бабка не ответила. Она стояла, молча, согнувшись почти перпендикулярно и опираясь на отполированную до блеска многолетним трением суковатую палку. Иногда мне казалось, что не только бабка, но и множество каких-то невидимых существ разглядывают меня со всех сторон. Это было странное чувство, которое, наверное, можно было бы испытать только лишь попав на предметный столик микроскопа.

Солнце уже клонилось к закату, и я решил попытать счастья, попросившись переночевать на сеновале. Мои объяснения были долгими и подробными, бабка совершенно не понимала значения слова “турист”. Как потом выяснилось, для нее любой человек, ушедший от своего хозяйства, а таковым, по ее мнению обладали все люди земли, и при этом праздношатающийся, может быть только разбойником. Тогда я попытался ее задобрить:

– А у меня прянички для вас есть и халва. Я знал, что даже столь примитивных деликатесов она не видывала уж не менее тридцати лет. Бабка изо всех сил сохраняла хладнокровие, но когда я достал из рюкзака кулек с пряниками, в ее глазах что-то вспыхнуло, хотя лицо оставалось неподвижным. Я протянул кулек.

– Кушайте на здоровьице!

Бабка недоверчиво взяла кулек и стала, перебирая узловатыми пальцами, рассматривать содержимое.

– Так, может, пустите странника переночевать? Чайку попьем…

– Ладно, будь, по-твоему.

Старуха повернулась и пошла в избу, бормоча что-то вроде того, что, мол, мир перевернулся, и теперь разбойники раздают подарки.

Я вытащил и перевернул лодку, взял рюкзак и направился в избу. Бабка сидела на лавке возле двери. «Вот только разбитого корыта не хватает», – мелькнуло у меня в голове.

– Так, где сеновал-то? – спросил я, стараясь быть как можно более непринужденным.

– Да пошто те? Иди в избу, места хватит, на лавке ляжешь. Я вошел в дом, и, поставив рюкзак на земляной пол, стал оглядываться, куда бы получше умоститься на ночь. Между печкой и стеной был довольно длинный, и, видимо, удобный деревянный настил, который, очевидно, и был «лавкой». Во всяком случае, ничего более подходящего для спанья, кроме огромной русской печи, видно не было. Расстелив на лавке спальник и затем, взяв мыло и полотенце, я отправился на берег. Вернувшись, я застал как раз тот особый момент сумерек, когда вот сейчас уже газету не прочтешь, а пять минут назад это было еще возможно. Наступило привычное дремотное настроение, когда ни идти, ни плыть уже никуда не хочется, а самое милое сердцу что есть на земле – это свет и тепло костра.

Я открыл – было – рот, чтобы предложить бабке выпить чаю, но тут внезапно небо вспыхнуло кроваво-красным заревом и стало как-то светлее, но мир сделался странным и чужим, в нем не было теней и все стало статичным и неподвижным. Даже кроны деревьев походили на гигантскую фотографию, запечатлевшую последний вздох ветра. Старуха молчала и, жуя губами, глядела куда-то в землю.

– Горит, никак, что-то?– Спросил я.

– Та нет, здесь всегда так, ужо, почитай, восьмой десяток, я ышо девкой малой была.

– А что, случилось тогда что-то?

– Ага, был тут один мужик. Как звали его, ужо и не припомню. Дак вот, не поделили оне с сынком его чего-то, то ли оне остров распахать хотели, то ли чего еще, ужо никто не скажет, однако в запале убил он сына, лишил жизни кровинушку родную: топором зарубил. С тех пор и закаты здесь кровавые.

– Чего, весь год что ли?

– Та нет, он его среди лета погубил, вот где-то с месяц и полыхает.

– А что с мужиком тем стало?– спросил я, чувствуя, что попал в самую «десятку».

– А что? Мужик-то раскаялся, да и подался в монастырь, там, говорят, и смерть встретил. Но прежде, чем уйти, поставил он на том месте, где кровушку сыновью пролил, часовенку. Она, поди, и щас тама стоит, крепкую он ее срубил.

– А где это место?

– Да что ты, – махнула на меня бабка, – я ужо, почитай, третий десяток, как никуда отседа не вылезаю. Откель мне помнить-то? Да, вот