Выгреб жар огня былого.

Но не впрок проказы эти —

Заслужил паршивец плети!

Тот, кто ловит всех на свете,

Пойман в собственные сети.

Поступил он против правил,

Он сперва со мной лукавил

И возлюбленную славил,

А потом себе оставил.

Он мена поссорил с тою,

Чьей улыбки я не стою,

Клятвой ложной и пустою

Завладел он красотою.

Боги, грешнику поверьте,

Это пламя горше смерти,

Купидонов пыл умерьте —

Так в геенне жарят черти.

Пусть любая недотрога

На меня взирает строго,

До заветного порога

Мне заказана дорога.

(Р. Дубровкин)

[ТРИДЦАТЬ ШЕСТОЕ]

Поступает Венера по прихоти своей (то есть обещает зело-зело красивую [возлюбленную]), а такоже объясняет причину, почему предала его (поэта) жена его

Но само стихотворение находится у Гашпарне Петё

На мелодию песни «Лишь тоска и горе»

Намедни Купидон мне передал поклон

от матери, Венеры[66]

.........................

...........

.........................

...........

(Ю. Гусев)

ТРИДЦАТЬ СЕДЬМОЕ

Сочиненное, когда (поэт) развелся со своей женой; (поэт) напоминает Купидону о том, что через него обещала ему Венера: коли расстанется он мирно с женою своею, то достанется ему Юлия, кою Купидон показал ему и расхвалил

На ту же мелодию

Великий Купидон, сердечный свой закон

диктующий Вселенной,

Ты помнишь: мать твоя сказала чрез тебя,

что скоро, несомненно,

Ты для меня легко найдешь замену той,

кто мне нашел замену?

Ответил Купидон: несчастьем ты сражен,

слуга мой достославный.

Тебя я привечал, тебя и огорчал,

но ты служил исправно.

Утешься: вышел срок, и я сдержу зарок,

в несчастье не оставлю.

Вот Юлия, друг мой, ты не найдешь такой

красы на свете белом.

Дала ей прелесть мать, чтоб взгляды поражать,

а я — свой лук и стрелы,

Мой мед в ее губах, мой жар в ее очах,

ей доверяйся смело.

Свой взор, свой смех, свой нрав, в один букет собрав,

вручил я деве милой,

Ее своим умом и острым языком

Минерва наградила,

А линий чистотой и легкой быстротой

Диана одарила.

Она скромна, мудра, изящна и добра,

коварство деве чуждо,

Все совершенно в ней — и шелк златых кудрей,

и блеск зубов жемчужных,

И стройный гибкий стан — но ты узреешь сам,

расхваливать не нужно.

И, выслушав его, поверив в волшебство,

я Юлию увидел.

Зачем, воскликнул я, ты мучаешь меня?

Зачем меня обидел?

О нас ты знаешь все: ведь по вине ее

я жизнь возненавидел.

Он молвил: я готов вернуть тебе любовь

красавицы жестокой.

Моя безмерна власть, я вновь былую страсть

в ней разожгу, но только

Цени ее сильней, не ссорься больше с ней,

страдалец одинокий!

Огонь растопит лед, придет весны черед,

земля зазеленеет,

Пусть снова жар любви тебя теплом своим

негаданно согреет,

И будет, верю я, любимая твоя

к тебе еще добрее.

Пока стоит сей свет, храню ее портрет,

начертанный на сердце.

Когда б вольна была, она б в него могла

как в зеркало, смотреться,

Узрев там образ свой в оправе золотой

мелодий песнопевца.

(Д. Анисимова)

ТРИДЦАТЬ ВОСЬМОЕ

Поэт, увидев Юлию, описанную Купидоном, направляется к ней и, едва не столкнувшись с нею в воротах, говорит:

На ту же мелодию

Не ангел ли с небес спустился и исчез,

проплыв неслышно мимо?

А, может, лик земной возник передо мной

с чертами серафима?

«Узнаю!» — я решил и следом поспешил,

больной неизлечимо.

В ответ на мой порыв, лицо полузакрыв,

она взглянула хмуро.

Темнее, чем гроза, становятся глаза

по прихоти Амура.

И робко, как чужой, пред грозной госпожой

я отступил понуро.

Но разве не о ней я слышал столько дней

от ласковой Венеры?

О ней у милых ног хитрец, ее сынок,

болтал, не зная меры.

«Служанку прогони, и радости одни

Твой день заполнят серый!»

Послушай, Гименей, я жалок рядом с ней,

богиней безымянной!

Я только человек и не прельщусь вовек

охотницей Дианой.

Да, я ее люблю, но об одном молю:

избавь от страсти странной.

Ах, как она мила, умна и весела, —

в ней чувство верховодит!

С достоинством каким она к делам мирским

божественно нисходит.

Ваятеля резец в ней должный образец

для мрамора находит.

Бродяжью жизнь в тоске, от милой вдалеке,

я не считал бы трудной,

Когда бы в скорбный час, не видя дивных глаз,

мог слышать голос чудный.

Что плоть? — ничтожный прах! Из сердца изгнан страх

любовью безрассудной.

Я с недругами бьюсь, я смерти не боюсь,

а сердце все трепещет:

Трепещет перед той, что чудной красотой,

не утешая, блещет.

Молю, не уходи! В безрадостной груди

печаль, как море, плещет.

Из дома вышел я, и Юлия моя

попалась мне навстречу.

На миг сдержал я шаг, не понимая, как

я ангела привечу:

Доверья нет словам, небесным существам

я не противоречу.

(Р. Дубровкин)

ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТОЕ,

встретив Юлию, поэт приветствовал ее следующими словами:

На турецкую мелодию «Gerekmez bu dùnya sensiz»[67]

«Без тебя мне жизнь постыла,

Без тебя брожу уныло,

Все, что