— Интуиция. — Энни пожала плечами. — А тебе так не кажется?

На этот вопрос ему отвечать не хотелось.

— Энни, можно вопрос? Ты сказала, что испугалась, услышав об этом от подруги.

— Да.

— А теперь не боишься?

Она нахмурилась еще сильнее:

— Нет… теперь не боюсь.

— Почему?

— Не знаю, Мэтт. — Она отвлеклась от остатков обеда и бросила на Мэтта серьезный взгляд. — Не могу объяснить.

Весь вечер он сортировал бумаги и принял лишь одного пациента: тридцатилетнюю домохозяйку, которая хотела проверить давление. Да, она соблюдала диету. Да, она принимала предписанные лекарства.

Ее давление было эталонным, 120 на 80, несмотря на небольшую температуру. Пациентка выглядела рассеянной, но, уходя, улыбнулась: «Спасибо, доктор Уилер».

Мэтт подкатил кресло к окну и принялся следить, как свет и тень отмечали ход времени снаружи.

«Нас усыпляют».

Город дремал. Любое движение было обособленным, единичным. По шоссе, как в замедленной съемке, ползла машина. Из дешевой парикмахерской, обслуживавшей как мужчин, так и женщин, вышел пожилой человек в расстегнутой на две пуговицы рубашке. Его пиджак был переброшен через плечо. Мужчина остановился, провел костлявой рукой по короткому ежику волос. Солнечные блики мелькали на ветровых стеклах автомобилей, асфальт плавился, с далекого пустынного океана наползала дымка.

«Мне должно быть страшно, — думал Мэтт. — Но я не боюсь. От этого тоже должно быть страшно. Но нет».

Усыпление. Как еще назвать этот клинический покой? Нам надо бы кричать. Бесноваться от гнева. Протестовать против бесцеремонного вмешательства в нашу жизнь. Потому что это…

Что?

Конец света?

«Да, — подумал Мэтт. — Похоже на конец света. Вероятно, это он и есть».

В три часа курьер из частной лаборатории на третьем этаже принес папку с результатами анализов. Анализы крови были ненадежными, а вот обнаружить в моче гонадотропин удалось. Мэтт быстро просмотрел медицинскую карту и позвонил Лиллиан Бикс, подтвердив, что она беременна.

В четыре они закрыли пустые кабинеты.

— Я пришла пешком, — сказала Энни. — Может, подвезешь к себе?

Мэтт не сразу понял, о чем речь.

— Ты что, забыл о собственной вечеринке?

Он чуть не расхохотался. Теперь идея казалась ему бредовой. Какую вечеринку он мог устроить? Подать всем соленых орешков и поставить «Ближе, Господь, к Тебе»?[8]

— Ничего страшного, — улыбнулась Энни. — Несколько приглашенных позвонили утром в клинику и сказали, что не придут. Посмотри в своем блокноте. Кто-то наверняка звонил тебе домой. Можешь все отменить… а я поужинаю в ресторане.

— Нет. — Он помотал головой. — Энни, поехали ко мне. Но вряд ли там будет кто-нибудь, кроме нас.

— Ну и ладно.

— Праздновать нечего.

— Ну и ладно. Просто выпьем. Посмотрим на ночные огни.

— Звучит отлично, — ответил Мэтт.

Слова Энни о вечеринке оказались верны. Не пришел никто — большинство по причине простуды, — кроме Джима и Лиллиан Бикс, которые принесли бутылку вина.

Настроение было далеким от праздничного, хотя Лиллиан уже успела сообщить Джиму о беременности, а тот объявил об этом Энни. По немного растерянному виду друзей Мэтт понял, что они чувствуют себя так же, как и он: их как будто отгородили от текущих странных событий. «Как на столе пациент под эфиром»[9] — Т. С. Элиот, если Мэтт правильно помнил. Фраза звучала в голове все время, пока они вчетвером копошились на кухне, сооружая импровизированный ужин. Рэйчел смотрела новости в соседней комнате. Она сказала, что президент отменил вечернее обращение, но, не считая этого, в Вашингтоне спокойно.

Чуть позже Мэтт отключил кондиционер, и взрослые собрались на веранде. Поставили шезлонги, разлили вино по бокалам с длинными ножками. Солнце почти скрылось за горизонтом; на небе появились первые звезды. Бриз покачивал высокие пихты в конце двора. Мэтт прислушался к закатному шороху ветвей, тихому, как шелест женской юбки.

— Боже, — выдохнул он, — как… тихо.

— Как там говорят в кино? — шутливо произнес Джим. — Слишком тихо?

— Серьезно, — ответил Мэтт. — Прислушайся. Слышно, как качаются деревья.

Они все склонили головы и прислушались.

— Слышу лягушек, — удивленно заметила Энни. — Наверное, с реки. Ничего себе! Это же на другом конце долины.

— И еще что-то звенит, — добавила Лиллиан. — Точно! Флагшток у начальной школы! Иногда я хожу мимо. Когда дует ветер, веревка бьется о столб. Как колокол.

Мэтт тоже услышал отдаленный неритмичный звон.

— А что во всем этом удивительного? — спросил Джим.

— Сегодня пятница, — ответил Мэтт. — Вдоль реки проходит шоссе. Обычно слышно только машины. Люди едут в кино и бары, грузовики перевозят лес. К этим звукам привыкаешь и не обращаешь на них внимания, но замечаешь, когда они пропадают. Здесь, в округе, всегда шумно, даже после полуночи. Поезда гудят. Иногда срабатывает сигнализация. А еще…

— Телевизоры, — закончила за него Энни. — Все вокруг смотрят телевизор. А в летнюю ночь вроде сегодняшней еще и с открытыми окнами. — Она едва заметно вздрогнула. Мэтт держал ее за руку и почувствовал это. — Похоже, сегодня никто не смотрит.

Мэтт оглянулся на дом. Рэйчел выключила телевизор и стояла у окна своей комнаты, хмуро вглядываясь в сумерки. За ее спиной светила лампа.

— Все простужены, вот и улеглись пораньше, — предположил Джим.

— Не нужно меня щадить, — сердито произнесла Лиллиан, выпрямляясь в кресле. — Я знаю, что происходит на самом деле.

Мэтт с Джимом переглянулись.

— Лиллиан, если ты знаешь, что происходит, значит ты на шаг впереди нас, — спокойно сказал Мэтт.

— Все меняется. Вот что происходит. — Ее голос звучал хрипло, взгляд был скорбным. — Поэтому сегодня никто, кроме нас, не пришел.

Повисла тишина, которую Мэтт счел признаком всеобщего согласия. Затем Джим поднял бокал:

— Тогда — за нас. За стойкую четверку.

Лиллиан выпила, чтобы показать, что больше не сердится.

— Зря это я, — тут же спохватилась она. — От вина меня в сон клонит. И ребенок же! Это ведь плохо для ребенка? Ладно, всего лишь один глоток.