Ее много. Нас мало. Ей на нас начхать, она выше нас. Темпом размножения умы потрясает. Мы не дорастаем до нее, не верите, табурет возьмите. Борьба с ней малопродуктивна, она падает не синхронно.

Под стандарт ее не уложить, диапазон настолько широк, что никаких глаз не хватит. С какого размера она начинается и каким заканчивается, не знает никто. Я – специалист по ней, занимаюсь вопросами ее синхронизации на Земле. Все лезут, а помощи настоящей мало от кого дождешься. Если бы не друг мой – Олдрин, и я бы не догадался, в чем тайна ее.

– Понимаешь, когда ставишь ногу, оттиск получается идеально четким. Делаешь шаг, она встает перед тобой, потом опускается полукругом абсолютно синхронно.

– Как ты думаешь, кто там так воспитал ее?

– Мне думать не положено, я даже подуть на нее не имею права.

– Ладно, дружище, и за это спасибо.

У нас она ведет себя нахально, но это не ее вина, а наша. Бить не надо, с глаз стирать, как унизить. Мы с тенью обращаемся лучше, чем с ней. А тень ее сестра родная, и преданы они нам обе, и не сказать, какая больше.

– Олдрин, а там она на что похожа?

– Она там не похожа, она сама по себе, в ней свет и холод и стыд за нас.

– Ты извини, но кроме тебя о ней говорить не с кем, все избегают этой темы.

– Слушай, а табурет ты почему за собой таскаешь?

– Он мой инструмент, даю возможность встать на него и познакомиться с ней, не тронутой ни руками, ни глазами.

– А там и табурет не нужен, она везде не тронутая.

Притомился что-то. Отдыхать от трудов праведных пора. Ох! Грехи наши тяжкие. Ее много, нас мало. Я – специалист по ней, мой друг Олдрин – астронавт, ему на Луне довелось побывать. Он любит ее, я уважаю, изучаю, лекции читаю о ней. Она – это тень, но поплотнее и погуще. Попробуйте стряхнуть ее с себя: если падает синхронно, значит вы на Луне, если нет, вам просто опять не повезло.

– Зачем мы знакомимся?

– Чтобы не расставаться?

– А это возможно?

– Давай проверим.

И дали нам с ней целые сутки. Кто дал? А люди и дали, поняли что-то и не мешали нам. Как только входили в вагон трамвая, все покидали его, даже кондуктор. В столовой мы набрали всякой еды на целых два подноса, наелись, хотели рассчитаться, но так и не дозвались, не докричались, все куда-то попрятались. На улицах по нашей стороне не ходили, в подъездах, когда целовались, не делали замечаний. На лавочках в горсаду никто не сидел, мы думали, их только покрасили, оказалось, совсем нет. Скажете, такого быть не может? Может. Люди не дураки. Глупости, конечно, вытворяют, и порядочные, но порой им хочется видеть любовь своими глазами, и они делают всё, чтобы она состоялась. Нам ее хватило на целую жизнь, хоть и длилась всего сутки. Терпения у людей маловато, да и других дел по горло.

– Ты говори.

– Что?

– Как любишь меня.

– А я разве не сказал?

– Намекал, я слышать хочу.

Был непростительно молод, голоден и глуп. Потом жизнь набросала слов с лихвой, правда, говорить некому.

– Я тебя люблю всю до последнего кусочка.

– А какой кусочек последний?

Я задумался так надолго, чего со мной не случалось, она даже испугаться успела.

– Что с тобой?

– Ты не обидишься?

– Нет.

– Все кусочки последние.

Ровно через сутки люди опомнились и сжили с белого света. Мы не в обиде на них. Порой встречаемся, вспоминаем, людей благодарим: счастья у них мало, на всех не хватает, спасибо, на нас наскребли.

Они больше ничего не умеют, им заняться нечем. Готовятся, передохнут и опять. Меня втянули в эту круговерть. И за деньги, и по понятиям. И вот и я как все.

Мы наступали тогда, велено было все бумаги в штаб полка сдавать. У него под кителем я обнаружил тетрадь с дыркой в верхнем углу. Тетрадь оказалась дневником,

дырку на ней я сделал. В штабе дневник не взяли. Почему я не избавился от него? Может, потому, что записи там на моем языке и дыра там моя.

В следующем бою мне оторвало правую руку. Очнулся в госпитале, впал в уныние. Жить не хотелось, ползал глазами по потолку и мечтал сдохнуть. К жизни хирург вернул грубо, прямо.

– Дурак, тебя Бог пометил, ты больше убивать не будешь.

Навалялся на койках, начитался всякой белиберды, что под левую руку попадала, и дошел до дневника. Стал листать и попался. Понял, что парень, которого убил, брат по мысли. Если бы он был рядом, мы бы горы свернули. Но я убил его, и горы останутся стоять на месте, а люди, которые говорят на одном языке, будут продолжать убивать друг друга. Он знал, что дневник достанется мне, и на последней странице кричал: «Прочитай и пойми, поймешь – продолжи».

Вы читаете продолжение дневника моего брата по мысли, которого я убил, а познакомился после его смерти.

Бог наказал за это, забрал правую руку. Дневник продолжаю левой, на ней нет крови, левой я не убивал людей.

Люди правыми голосуют за войну, правыми убивают братьев по языку, по мысли, по складу души.

Господи, оставь нам левые, жить будем хуже, но жить…

Мне кажется, Господь услышал. С правыми у моего народа что-то произошло, они перестали быть правыми. Руки у всех левые, обе руки левые, а левыми не убивают.

Забрали 15 мая, знал, что поздно или рано это произойдет. За неделю до этого встретились с ней в прицепном вагоне двенадцатого маршрута. Встретились, познакомились, влюбились, проехали вместе от первой остановки до последней. Адреса у нее еще не было, у меня должны были вот-вот отобрать. Мы поклялись, что отныне местом свиданий, сколько бы времени ни прошло, станет прицепной вагон трамвая двенадцатого маршрута. Вернулся через два года, каждый божий день начинал с трамвая, им, как молитвой, заканчивал его, завтракал и ужинал счастливыми билетами, а ее так и не встретил. Трамваи по этому маршруту до сих пор ходят, а вот вагоны прицепные упразднили. Получилось, что вошел к ней на время, а вышел навсегда. Кто я у него? Знает ли оно меня? Дорасту ли до капли дождевой? Смогу ли до слезы дотянуться? Даст ли оно возможность пробежать напоследок по ее окну? Заслужу ли путь по ее лицу, смахнет ли она меня рукой или высушит на память на солнце? Часы, минуты, года – человеческих рук дело, время неделимо, пусть неделимым и будет. Его, как надежду, как веру, как любовь, не измерить. Помню, как всё началось. Мы улыбнулись одновременно. Она заметила родинку на моей левой щеке, и я на ее левой родинку увидел.