голос в песню, песня в ворожбу. Время исчезло, всё исчезло, Ярина одна осталась в пустоте. И когда мелькнула искра, ягодка, точка света, она бросилась на неё, как оголодавший волк на овцу, как стебелёк на воду после засухи. Как только в серой мути увидела дверь избы, выскочила вон, побежала, не разбирая дороги, запнулась, упала лицом в траву, съёжилась в комочек, в крохотный шар, вобравший страх и мрак, впервые коснувшийся Безвременья.

На порог вышла Обыда. Ярина поползла прочь, путаясь в траве, не зная, куда спрятаться.

– Иди сюда, – позвал из травы старичок в белом.

– Ты кто? – шепнула Ярина.

– Луговик я. Лудму́рт[36], - ответил старик. Волосы – что пшеница, борода – что водоросли, улыбка кошачья, зубастая, а на макушке – стрекоза. – Дай руку.

Обыда надвигалась, тёмной тенью накрывая двор.

– Дай, говорю, руку! – сердито велел старик, схватил Ярину за пальцы, и мир стал огромен, небо охватило всё, колосья оказались выше макушки.

– Ты сама теперь ростом с колосок, – засмеялся Лудмурт. – Обыда тебя маленькую не скоро сыщет. А хочешь, с травинку сделаю.

Снова взял за руку, защекотало в горле, и мир ещё вырос, ещё дальше отодвинулось небо. Одуванчик кивнул громадной головой, тряхнул пухом, и Ярина едва успела увернуться от хлопьев, похожих на снежные, только тёплых, тяжёлых. Жук подполз, щёлкнул усами. Ярина вскрикнула, отпрыгнула, а Лудмурт заворчал, размахивая травинкой:

– Кыш, кыш! Вон пошёл!

Жук заклацал, подполз ближе, Ярина сквозь слипшиеся ресницы совсем рядом увидела мохнатые лапы. Собрала на пальцах катышки Пламени и швырнула в жука. Тот зажужжал, отпрянул. Обыда заметила её. Сверху упала тень, мир закружился, двор стал размером с мир, а затем уменьшился, вытянулся, раздробился и заново собрался в брызгах радуг.

Когда всё унялось, Ярина проморгалась и поняла, что снова прежнего роста, только пальцы колет, будто обожглась.

– Чего на руки дуешь? Больно? А дверь бы чёрную потрогала – куда больнее б было. Не выучилась – не трожь! – шипела Обыда, стряхивая с Ярининого сарафана сор и листья. – У Лудмурта защиты искать вздумала! Травинка, колосок! Он к тебе ещё явится, плату будет просить – ягод лукошко, самоцветов пригоршню, утку жареную!

– Будет, будет, – незнамо откуда появился Кощей. – Ну, хватит. Зачем Ярину пугаешь? Дрожит, как кеч[37] серенький. А ты, Яринка, вставай-ка. И с луговым больше не связывайся без нужды. Хитрый старик!

– Хитрый, – тихо-тихо прошептала Ярина и разревелась, слезами капая на обожжённые руки. И легче становилось от слёз и пальцам, и сердцу.

Глава 6. Порог

В ней человечье, Кощей,

Борется с вечным, Бессмертный.

Нам уже этих вещей,

Топких, людских и неверных,

Ни получить, ни отдать;

Им уже нас не наполнить.

Ты их не знал никогда,

Мне никогда и не вспомнить.

А у неё-то пока,

В сердце у девочки нашей,

Правит людская рука,

Сны человечии пляшут.

Бьётся, как рыбка об лёд.

Дар её дразнит, пугает…

Страх её тянет в быльё,

В Лес её Пламя толкает.

– Перепечи в воршудах на большие праздники пекут, – задумчиво произнесла Обыда, очищая скалку. На Ярину она не смотрела, говорила будто самой себе. – А потом те, кто пёк, на праздники и идут.

– А те, кто не пёк? – спросила Ярина, зябко растирая плечи.

– Те не идут, – ответила Обыда сурово. Взглянула в окно поверх облетающих берёз, поверх ноздреватого снега, в слепящие облака. Добавила: – В старину, пока пекли, тесто заговаривали. На помощь, на удачу.

Стряхнула с рук лишнюю муку, положила скалку на стол и принялась лепить домики. Велела Ярине:

– Ну-ка, помогай. У тебя пальцы ловкие. Должно хорошо выйти.

Ярина взялась за тесто, и домики у неё вправду получились хорошие: маленькие, с ровными зубцами, похожие на лесные полянки или солнышки. А у самой Обыды – разлапистые, с высокими стенками.

– Ишь, красивые какие, – складывая домики на противень, похвалила яга. – Уж сколько меня наставница ни ругала, а у меня всё равно так славно не выходило.

Потрескивал сверчок. Где-то в бане шуршал, портя веники, Мунчомурт. Шумел за окном ветер, и стучала деревянная скалка о выскобленный, припорошённый мукой стол.

– Почему мы молчим? – спросила Ярина, катая тесто.

– Потому что хорошее тесто болтовни не терпит, – сварливо объяснила Обыда. – Спрашивать – спрашивай, ответить – отвечу. А попусту не болтай. Закончила с домиками – нарежь лук.

Ярина пошептала на ножик, взбрызнула ладони ледяной водой и принялась крошить неубывающую луковицу. Яга ровняла на противне домики. Тихо, спокойно было в избе, будто время остановилось, и ходики по кругу тикали: тики-тики-так-тики-тики.

Пока Обыда широкой ложкой разливала начинку, Ярина катала остатки теста. Узкие колбаски, пресные и сухие, так и норовили распасться. Закончив с капустной начинкой, Обыда взяла нож и принялась нарезать колбаски на равные части.

– Как так у тебя ровно всё, ничего не распадается? – в третий раз скручивая тесто, нетерпеливо спросила Ярина. – У меня всё к пальцам липнет.

– А ты попроси, – ответила Обыда. – Попроси тесто, чтоб не липло и не рвалось.

– Просто так попросить? Словами?

– Мыслями. Про себя. Можешь стишками своими, стишки у тебя хорошо получаются.

Ярина посмотрела на ягу настороженно: не шутит ли? Поди, те, что они с Коркой сочиняли, припомнила?..

– Не шучу, глазастая. Возьми в руки, подыши на тесто и попроси.

Ярина взяла комок в ледяные ладони, подняла к лицу. Закрыла глаза, складывая слова. Закрыла глаза и Обыда – складывая заговор. Прося у Инмара, у Леса доброй дороги в Хтони.

* * *

Столько наготовили перепеч, что и к ночи сытный, густой запах не выветрился. К полуночи Ярина уснула, не расплетя кос. Обыда до света ходила, подметала, вытряхивала из углов крошки лука, болтала потихоньку с избой. Никак не спалось.

– Что ж она слабенькая такая? – прошуршала изба. Подтянула половик к печи, чтобы, проснувшись, Ярина спрыгнула не на холодный пол. Вздохнула: – Всё мёрзнет.

Обыда шикнула: не шурши, разбудишь. Погладила стену, похлопала по низкой балке. Поставила Коркамурту плошку со сладким молоком, покрошила хлеба. Избе тихонько ответила:

– Да сама не пойму. В метель попала – слегла. Под дождём побегала – расхворалась…

Подошла к печи, подержала Ярину за запястье, прислушиваясь к оберегу из паучьей травы да паучьей нити. Не зря нить добывала: хорошая паутинка вышла, держится, ничего не подпускает снаружи. Но беда-то изнутри идёт, такую травой не перекроешь. Что-то больное, липкое мешает, жжёт…