— Илоночка, забери меня. Мне здесь плохо, — и повесила трубку.

У меня сложилось впечатление, что наш разговор прервали. На сердце было неспокойно, и я выехала в Приреченск на следующий же день. Маму я не застала. Дина сообщила, что она не вернулась из магазина, куда ее иногда отпускали.

— Надо сообщить в милицию! — забеспокоилась я.

Дина с Надеждой Сергеевной отговорили меня.

— Это уже не первый раз, — сообщила женщина. — Твоя мать уходила два раза. Во второй пропадала три недели. Вернулась грязная, усталая, голодная и, что самое страшное, абсолютно не помнила, где была и что делала, впрочем, как и в первый раз. Сообщив об этом в милицию, ты опозоришь ее на весь город. Ведь, по-хорошему, мы должны положить ее в психушку.

Я выждала три дня и все-таки обратилась в отделение. Усталый сержант сказал мне, что, если мама уже замечена в отлучках из дома и страдает психическим заболеванием, вполне возможно, она скоро вернется и не стоит пороть горячку. Я не настаивала на поисках, вспомнив слова Дины, и вернулась домой. Так прошел месяц, но ничего не изменилось, я здесь, прошу вашего совета, — она жалобно посмотрела на Катю. Та пожала плечами.

— Вы боитесь милиции и тем не менее хотите, чтобы я написала статью в городскую газету, — заметила она.

— Не знаю, — призналась Вахрушева. — Посоветуйте, как быть.

Зорина молчала, находясь в замешательстве. С подобной просьбой к ней еще не обращались.

— Мой брат, — добавила Илона, — считает, что во всем виноваты Дина и ее мать. Он уверен: они где-то держат маму, и собирается нанимать частного детектива. Я отговариваю его. Эти женщины оказали нам много услуг.

— Я поговорю с мужем, — пообещала журналистка, — в таких вещах он компетентнее меня. Вы надолго приехали?

— Мой отпуск подходит к концу, — ответила Илона.

— Тогда приходите завтра в это же время, — предложила Зорина. — Думаю, у меня будет что сказать.

Придя домой, Катя рассказала Константину о странном визите посетительницы. Лоб оперативника покрылся потом.

— Она называла тебе какие-нибудь приметы?

— Нет, — Зорина удивленно посмотрела на мужа. — Я и не думала спрашивать. Впрочем, мы говорили о возрасте. Ей около пятидесяти шести.

Скворцов впился в нее глазами:

— Ты не брала ее телефон?

— Зачем? Она завтра придет в редакцию.

— Ты уверена, что она придет?

— Конечно, — кивнула девушка.

— Сразу позвонишь мне на мобильный.

— А что случилось? — встревожилась Катя.

— Если чутье меня не обманывает, — выдохнул Скворцов. — Несколько дней назад мы нашли ее труп.

Зорина ахнула.

— Но ты не можешь знать наверняка, — заметила она, выслушав мужа.

— Завтра узнаем, — сказал он. — Искренне надеюсь, что ошибаюсь.

Расследование

Вахрушева пришла, как обещала. По взволнованному лицу Зориной она поняла: что-то случилось.

— Вы узнали о матери? — на женщину было жалко смотреть.

— У вас есть ее фотография?

— Она жива?

Илона побелела, как мел. Журналистка налила в стакан воды из стоящего на столе графина и протянула Вахрушевой. Та машинально взяла его и сделала глоток.

— Она мертва?

— Мы не можем утверждать наверняка, — попыталась успокоить ее Зорина. — У вас есть ее фотография?

— Конечно.

Илона достала из сумочки небольшой цветной снимок.

— Это Дина по моей просьбе сняла маму.

Женщина на фото имела густые рыжие волосы до плеч.

— Похоже, она, — сказал Скворцов Киселеву, протягивая ему карточку. — Если Заболотный правильно определил возраст… Цвет волос говорит сам за себя.

— Теперь дело за стоматологической картой, — кивнул приятель. — Надеюсь, Михалыч займется этим?

— Уже занимается.

В тот день оперативники окончательно установили личность погибшей. Ею оказалась Наталья Павловна Полковникова. Чутье, к сожалению, на этот раз не подвело Константина.

Из книги Е. Зориной

За пятьдесят лет до убийства Полковниковой

Вера Семеновна Лещинская сидела у себя в кабинете и с неудовольствием слушала приглашенную родительницу своей ученицы Нади Полину Ивановну Панько.

— Вы с ней справиться не можете, — с пафосом говорила Панько. — И я не могу. А ведь вы приемы какие-то знаете, вас этому в институте учили. Это мы необразованные.

— Вы ошибаетесь, — пробовала возразить Вера Семеновна. — Никто лучше вас не знает Надю и не поймет.

Женщина устало посмотрела на классную руководительницу дочери:

— Сатана ее поймет, вот что я вам скажу. Думайте про меня что угодно, а я свое решение менять не стану.

— Значит, девочка вернется в детский дом? — с ужасом спросила Лещинская.

— Правильно, — кивнула рассерженная родительница. — Конечно, свою кровиночку я бы до ума довела, а детдомовскую… Кто знает, какая у нее наследственность! — с этими словами женщина тяжело опустилась на стул.

— Так делать нельзя, — горячо заговорила классная руководительница. — Девочка познает вкус предательства близких людей. Как это на ней отразится?

— Вы предлагаете расплатиться за ее воспитание жизнью? — произнесла Панько.

— Неужели все так плохо?

Полина Ивановна вздохнула:

— В Надьку словно бес вселился. Совсем от рук отбилась. Вот вы ругаете меня, что она уроки не делает, а попробуйте сами ее заставить. Да что уроки! К ней на кривой козе не подъедешь! Только матерится и посуду бьет. Нет, завтра же начну узнавать, как вернуть ее обратно.

Вера Семеновна нахмурилась. Как объяснить этой женщине, что ребенок в жизни — все? Впрочем, стоит ли объяснять? Она никогда не теряла детей и не знала боли утраты. Такие не понимают. Бедная Надя Панько, худенькая, бледненькая, жалкая, всегда неряшливо и плохо одетая! Дитя войны, сызмальства потерявшая родителей, со взглядом, как у затравленного зверька, наверняка чувствующая нелюбовь приемной матери и отвечающая ей вызывающим поведением. Нет, ей нельзя возвращаться в детдом. Решение о судьбе девочки родилось внезапно.

— Знаете, — сказала Лещинская Полине Ивановне, — давайте сделаем так. Я скажу девочке, что вы заболели, надолго ложитесь в больницу и ей сейчас нужно пожить у меня. Если по прошествии времени вы не передумаете, я оставлю ее у себя навсегда, оформив необходимые документы таким образом, чтобы это не выглядело отказом.