Но как бы там ни было, нам повезло. То заявление, которое я так искал, на которое так надеялся, было обнаружено капитаном в делах 1943 года. Потом он сказал, что нарочно взял себе и дал мне дела 1943-1946 годов, исходя из того, что, если мать Нины осталась жива, она начала искать свою дочь сразу же после ухода немцев.

Вот оно, это долгожданное письмо, слово в слово:

«В Управление милиции города Ленинграда.

К Вам обращается Петрова Марина Алексеевна. Умоляю, помогите мне найти мою дочь. Прошло уже два года с того самого дня, когда поезд увез неизвестно куда мою девочку. Я понимаю, для того, чтобы найти ее, нужно много знать о ней, а мне почти нечего сообщить Вам. Да и сама Валюша ничего не сможет рассказать о себе, ведь она еще так мала. Но я надеюсь на случай, на удачу.

До войны я жила в Ленинграде с мужем и дочкой Валей. Когда началась война, мой муж Виктор Васильевич Петров почти сразу же пошел в народное ополчение. Воевать ему пришлось недолго, всего один месяц. 20 августа 1941 года я получила извещение о том, что он пал смертью храбрых. Мы жили в отдельной квартире. После смерти мужа мне не к кому было обратиться за помощью, не с кем было даже посоветоваться. А положение в Ленинграде становилось все хуже. Нужно было принимать какое-то решение. Привыкнув во всем полагаться на мужа, я медлила, колебалась.

Однажды в магазине в очереди я познакомилась с молодой женщиной. Она была чуть постарше меня, и ее судьба была удивительно похожа на мою. Она тоже получила похоронную на мужа, и у нее осталась годовалая дочь Нина.

В отличие от меня Лена была энергичной женщиной. Она решила эвакуироваться из Ленинграда и предложила мне поехать вместе с ней. Я сразу же согласилась, обрадованная тем, что опять кто-то более сильный, чем я, распоряжается моей судьбой.

В назначенный день Лена зашла за мной вместе с дочкой. Мы должны были разыскать машину, взять мои вещи, заехать за ее вещами и ехать на вокзал. Один чемодан я еще за день до отъезда сдала в камеру хранения. Моих вещей было немного.

Выйдя из нашего дома, мы, наверное, не прошли и двухсот метров, как из переулка на большой скорости выскочила грузовая машина. Меня она задела слегка, но от испуга я потеряла сознание.

Когда я очнулась, я увидела плачущих, но, как ни странно, совершенно невредимых детей. Лена лежала на мостовой... Подъехала машина скорой помощи, но Лене уже ничем нельзя было помочь. Она умерла, не приходя в сознание. При ней оказался какой-то документ, но его забрал врач скорой помощи, да я в документ и не заглянула. Ленину сумку врач отдал мне. В ней были кое-какие детские вещички и золотой медальон.

Все дальнейшее было для меня как в тумане. Я действовала как будто по заранее врученной мне инструкции, не решаясь сделать ни одного самостоятельного шага.

Раздетые, почти без денег, мы сели втроем в поезд. Немного придя в себя, я стала обдумывать, что делать дальше. Единственным моим шансом было как-нибудь добраться до Омска, где жили мои тетя и двоюродная сестра.

Из Ленинграда мы выехали 27 августа и ехали очень медленно. На остановках я выменивала вещи на продукты, и мой чемодан, взятый мной из камеры хранения, становился все легче. Но к золотому медальону Лены я не позволила себе прикоснуться — ведь это была единственная ниточка, которая могла привести к Нине ее родных. Впрочем, я даже не знала, есть ли у нее родные. Отец погиб на фронте, а мать умерла.

На одном из полустанков я вышла из вагона, чтобы купить что-нибудь из съестного. Валя спала, а Нина заплакала, и я взяла ее с собой. Пока я покупала булочки, между нами и нашим поездом остановился товарный состав. Будь я одна, я, может быть, успела бы обойти его, но с ребенком на руках мне не удалось догнать свой поезд.

Я пыталась что-то сделать, пошла на станцию, пробовала звонить, но связь была уже прервана. А через день этот полустанок заняли немцы. Так я осталась с чужой девочкой, а моя дочь уехала неизвестно куда.

Как мы жили при немцах, как удалось нам остаться в живых, как добралась я через два года до своих в Омске, я не буду рассказывать. Сейчас это не имеет отношения к делу. У родных я осталась. Нечего говорить, что Нина стала мне дочерью, но мысль о моем несчастном ребенке вот уже два года не дает мне спать по ночам. Где она, жива ли, какова ее судьба?! В 1943 году, как только я добралась до Омска, я отправила копии этого письма во все пункты следования поезда, от которого я отстала. И теперь живу надеждой, что кто-нибудь отзовется.

Петрова М. А.»

Далее следовал адрес.

Мы все — и я, и капитан из Ленинградской милиции, и Курилов, которому я сразу же позвонил, — поверили в это письмо, поверили, что именно его мы ищем столько времени.

Даже трезвые и хладнокровные сотрудники милиции принимают порой желаемое за действительное. В найденном нами письме было далеко не все ясно. Если предположить, что Лена — это Елена Модестовна Поладьева, то почему она получила похоронную на мужа? Ведь Юрий Георгиевич Иванов за всю войну не был даже ни разу ранен. Если Нина, удочеренная семьей Крамаренко, действительно та самая дочь Петровой, которую увез от матери поезд в сорок первом году, то почему ее сейчас зовут Ниной, а в детстве звали Валей? Почему, кроме Ленинграда, мы нигде не обнаружили следов запросов Петровой? Таких «накладок» было много, и мы, памятуя о том, к чему может привести поспешность, ничего не сказали об этом письме ни Нине, ни Иванову.

Мы не сообщали им ничего до тех пор, пока окончательно не убедились в том, что дочь Иванова живет с Петровой, а дочь Петровой живет в семье Крамаренко.

Нечего и говорить, как хотелось нам обрадовать и детей, и родителей, но до поры до времени мы не позволили себе этого сделать.

Постепенно все детали были восстановлены, и все сомнения отпали. Нина, которой в 1941 году был всего год, не могла, конечно, сообщить взрослым, что ее зовут Валя. Мне удалось установить, что Поладьевой действительно принесли похоронную на мужа, перепутав его с Юрием Гавриловичем Ивановым, служившим с ним в