молча целовал ее роскошную грудь, плечи, не понимая, что она шепчет. Прогорела свеча, мы лежали в темноте, не разжимая объятий.

Когда внизу хлопнула дверь, она прошептала: — Ну, вот и все. Это ушла на работу мама. Нам пора, уже утро. Ты чудный мальчишка, мне было очень, очень хорошо. — Через щели чердака пробивались лучи утреннего солнца, темнота отступила перед рассеянным светом. На ее лице не было усталости, только грусть и легкий стыд, и я, смущаясь, стал быстро одеваться.

— Как зовут-то тебя? — с улыбкой спросила она и, услышав ответ, ласково произнесла: — Левушка, значит. Отчаянный ты, а совсем мальчишка. — Только после этих слов заметил, что она старше меня минимум лет на десять. Однако это ничего не меняло, она была красива и желанна. Мы спустились вниз, и вышли на улицу. Мои глаза искали номер дома, названия улицы, но их не было. Заметив взгляд, она остановилась и сказала неожиданно: — Прошу тебя об одном, не ищи меня. Поверь, мне было действительно очень хорошо с тобой, но я замужняя женщина и хочу, чтобы ты это знал. Не осуждай меня, с годами поймешь, что ждать долго даже самого любимого человека очень трудно. Второй раз с тобой этого сделать не смогу, такое бывает только однажды. Она резко повернулась и пошла быстрым шагом, почти бегом. В растерянности я остался стоять, еще до конца не понимая сказанного.

Спал недолго. Снилось, что на Волге купаюсь с Элеонорой, которая вдруг исчезает, и я не могу ее найти. Проснувшись, долго не мог понять, где нахожусь. Через приоткрытый иллюминатор врывался холодный и влажный воздух. Все мышцы болели, как после тяжелой физической работы. Вспомнил все произошедшее, разделся и с удовольствием принял душ. Захотелось, есть, поднялся в столовую, взглянул на часы. Было за полдень. На плите камбуза нашел теплые макароны по-флотски, налил из чайника стакан компота. Вернулся в столовую и увидел сидящего у шахматного столика боцмана. Тот был явно с похмелья и не в духе.

— Выспался? — недовольно спросил он. — Вроде ты и не пьян, а разбудить тебя не смог. Твои друзья с женами в город погребли, а того гляди ливень пойдет. Ешь быстрее и выходи, трюма прикроем, мастер уже час у иллюминатора точит.

Аппетит пропал сразу. Надежда на то, что удастся выскочить часа на два в город и найти ночную спутницу, таяла. Выпив компот, надел ватник и вышел на палубу. Сильный ветер срывал верхушки волн за молом, и брызги долетали до судна. Темные тучи висели низко, готовые вылиться сильным, холодным дождем. Весна в тот год выдалась поздней и, несмотря на конец марта, солнце, словно осенью, почти не показывалось. Боцман суетился у трюма, пытаясь поднять на лючины пропитанный влагой тяжелый брезент. Вдвоем с трудом раскатали его, закрепили у комингсов шинами и сверху бросили несколько лючин, чтобы он не вздувался под напором ветра. Все время, пока мы работали, спиной чувствовал, что капитан внимательно наблюдает за нами. Боцман, которому на стоянках частенько доставалось от начальства, на этот раз не суетился, было видно, что он уже "приходит в меридиан". Когда мы закончили работу, капитан отошел от иллюминатора. В этот момент стало понятно, что я остаюсь на судне.

Настал апрель, захода больше в Лиепаю так и не было. Страсти первых рейсов понемногу улеглись, к тому же каждый рейс приносил много нового. Успели сходить в Англию, и первым портом захода туда, словно по заказу, оказался Лондон. Долгожданную встречу с клипером "Катти-Сарк" все же проспал, проходили Грейвсенд ночью, после того, как четыре часа отстоял на руле. Собирался "соснуть" несколько минут, а разбудили меня только при входе в вест-индские доки. Во время швартовки в свете наступающего утра впервые увидел "Тауэр бридж", зазевался и повредил руку швартовым концом. К счастью, не сильно, но мог бы остаться и без кисти. Однако нет, худа без добра — визиту в городской госпиталь я обязан первому знакомству с Лондоном.

Лондон, о котором так много читал, оказался совсем не таким, каким его раньше представлял. Прежде всего, поразила вода Темзы — невероятно мутная, грязная, с неожиданно быстрым течением при приливах и отливах. Такая же вода стояла и в доках, только с еще более сильным застойным запахом. Все бассейны доков были забиты не ошвартованными к причалам, словно брошенными, пустыми и гружеными баржами, которые судну, добираясь до причала швартовки, приходилось раздвигать форштевнем. Гранитные причалы, довольно грязные и после тщательно вымытых с порошком причалов Дании и Швеции, казались помойкой. На них стояли старые некрашеные и ржавые краны, в том числе еще паровые, с табличками, указывающими дату их постройки, нередко датированных прошлым столетием. Шлюзовые сооружения были им под стать, привальные брусья — прогнившие и трухлявые, нередко рассыпающиеся при легком прикосновении.

Угнетающее впечатление произвели пригород в районе порта и метро — прокопченные, с многочисленными рекламными щитами не первой свежести, ворохами брошенного мусора, старых газет, окурков. Да и лондонцы казались какими-то невзрачными и скучными, одетыми в одежды темных тонов, чаще всего черного цвета, носили такого же цвета шляпы или береты. На улицах невероятно много для европейской страны цветных, особенно негров и индусов. Двухэтажные автобусы и такси-кэбы особого впечатления не произвели.

Если прогулки в свободное от работы время по причалам в других портах доставляли удовольствие, то в Лондоне особого желания совершать такие походы не возникало, и на берег выходили только по необходимости, в переносном и прямом смысле. Береговые туалеты, судовыми при стоянке в порту пользоваться запрещалось, чистотой не блистали, и отличались от наших более высоким профессиональным уровнем настенной живописи, а вот литературная ее часть была аналогична нашей, изяществом словесности не отличалась и значительно уступала поэзии Баркова.

Докеры напоминали наших грузчиков. Та же нестиранная рабочая одежда, стоптанная обувь и нецензурная брань, столь же откровенная, как и наш русский мат. Дешевое курево, усталый взгляд, запах пива и виски и весьма неторопливая работа. Однако сразу же бросается в глаза рабочая солидарность — свои права они отстаивают решительно, даже в мелочах. Строго соблюдаются перерывы на отдых в работе, особенно "кофе-тайм", на время которого могут оставить висящий на лебедках груз, не пожелав опустить его хотя бы на палубу. Кофе не очень хорошего качества привозят непосредственно на рабочее место и строго следят, чтобы он был горячим, для чего заставляют судовую плиту на камбузе своими кофейниками и требуют их постоянно подогревать. Попытки не выполнить это требование немедленно вызывают желание бастовать, и "strike"