Мы зажали осла с двух сторон, и я взялась за конец веревки, висевший на шее Лексуса.

— Да мой герой оборвался с привязи, — протянула я, обнаружив, что верёвка перетёрлась. — И пошел на большую дорогу, разбойник… — тут я замолчала на полуслове, потому что обнаружила, что лопает моя бродячая животина. — А где он нашёл яблоки?

— Яблоки? — удивился судья.

В ответ Лексус важно захрустел и спустя секунду уронил нам под ноги яблочный огрызок.

— Яблоки садовые, — заметил Рейвен и пошарил в траве. — И тут ещё кое-что…

Нашей находкой оказалась простая кожаная сумка — потертая, вместительная, на крепком ремне. В ней обнаружились пара яблок, пучок рваных тряпок, пучок соломы, какая-то бутылка и мешочек с кремнем и кресалом.

— Опять какое-то приворотное зелье? — заволновалась я, когда мы обследовали содержимое сумки. — Но почему здесь, в глухом лесу?

— Не так уж и в глухом, — проворчал судья, и тоже посмотрел на звёздочки, прикидывая, где мы находимся. — Похоже, мы прямо за вашими огородами, хозяйка. Кто-то сидел здесь, хрупал яблоки и… — он открыл бутылку, понюхал и кивнул, что-то уясняя для себя. — И мечтал вас поджечь, похоже. Здесь горючее масло и всё что нужно для хорошего пожара.

— Поджечь?! — переполошилась я. — Да кому это нужно!

— Ну, пару-тройку лиц я могу сразу назвать, — ответил Рейвен, загоняя пробку в бутылку и закидывая сумку себе на плечо. — И ещё с десяток — когда хорошо подумаю.

— Да вы шутите!

— Шучу, — смягчился он, протягивая мне яблоки. — Ведите своего зверя. Мне надо забрать коня и узнать, чья это сумка. И почему этот кто-то бросил её здесь, а не спалил вашу мельницу ещё полторы недели назад.

— Почему это две недели? Может, сумку бросили здесь вчера, или ещё летом…

— Здесь яблоки урожая этого года, — Рейвен неодобрительно покосился на Лексуса, которому я протянула яблоко на ладони. — Осторожнее, чтобы он вам пару пальцев не оттяпал… А корпия и солома только немного повлажнели. Дождь шел в позапрошлую пятницу. Если бы сумка валялась здесь до дождя, в ней всё бы промокло.

Сказать против этого было нечего, и я погрузилась в мрачные размышления. Неужели, кто-то хотел меня сжечь? Можно было бы списать покушение на кузнеца, но вот незадача — Шолдон утопился гораздо раньше.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ Судейский конь ждал нас у обочины, а вот шапку мы не нашли, как ни искали, потому что напрочь забыли то место, где начали целоваться.

— Ладно, завтра посмотрю, — сказал Рейвен, провожая уже меня до мельницы. — Когда поеду в город. А если пропала — не страшно. Шапка старая, куплю новую, только и всего.

— Заезжайте завтра на ужин, — пригласила я, крепко держа за верёвку Лексуса, потому что яблоки уже кончились. — Заодно расскажете, если узнаете что-то про сумку.

— Заеду, — пообещал он и наклонился поцеловать на прощание, но я увернулась и погрозила ему пальцем. — Какая вы несговорчивая… — вздохнул судья.

— А вы — такой торопыжка! — поругала я его. — Всё, идите.

— А вы? — тут же спросил он.

— Посмотрю вам вслед, — сказала я.

— И на том спасибо, — он вздохнул ещё печальнее, окинул меня взглядом с макушки до пяток, и пошел в сторону деревни, уводя в поводу вороного.

— Борщ — лучшее приворотное средство, — сказала я Лексусу, после того, как судья оглянулся в десятый раз. — Ты согласен?

Наверное, надеялся, что я всё-таки его окликну. Но я только помахивала ему рукой, желая доброй дороги, и вскоре и он сам, и его конь скрылись в лесу.

Разумеется, Лексус мне не ответил. И я знала — почему. Потому что он предпочитал яблоки, а не борщ.

Пятница приближалась, приближался шабаш, а я была занята бумажным делом. Тряпки долежались до нужной кондиции, и я, замотав лицо платком, чтобы не так мучил запах, выполоскала их в двадцати водах, загрузила в каменную ступку и принялась толочь.

Дело оказалось совсем нелегким, нелегким — до мозолей на ладонях, но Жонкелия, по-прежнему ворчавшая, что я занимаюсь ерундой, притащила митенки — что-то вроде перчаток без пальцев, связанные из толстой шерстяной нити.

— Надень, — буркнула старуха. — А то потом тебя лечить ещё… на лекарства тратиться…

— Какая вы милая, когда брюзжите не по делу, — ответила я, но подарок приняла с благодарностью.

Стало немного легче, но к полудню у меня заболели плечи.

Ничего, когда граф увидит результат и раскошелится, я полностью переоборудую мельницу. И тогда не надо будет заниматься мартышкиным трудом. Тогда всё будет делать вода и жернова, а мне только и останется, что следить, присматривать и получать доход.

Такие у меня были мечты, а пока приходилось толочь тряпки и думать, что врать ведьмочкам, чтобы меня не разоблачили. К обеду ожидался луковый суп — густой, ароматный, на крепком говяжьем бульоне, с сырными гренками… Придёт судья, расскажет, о чем узнал, может, снова поцелует перед уходом…

Я вспоминала наши вчерашние приключения и улыбалась, хотя обнаружить поджигателя в своем окружении было совсем не забавно. Но судья…

— Эдит! — оторвала меня от мечтаний Жонкелия. — К тебе пришли!

— Кто? Господин Кроу? — я бросила пест и сорвала с лица платок, приглаживая волосы и прихорашиваясь на ходу.

Жонкелия закатила глаза, но ничего больше не сказала, а я уже выбегала во двор, попутно проверив — хорошо ли привязан Лексус, который меланхолично жевал сено у изгороди. Вот только во дворе меня ждал вовсе не Рейвен Кроу, а… а совсем другой мужчина.

Оперевшись о покосившийся забор, он смотрел на озеро, стоя ко мне спиной, и напевал очень знакомую мне песенку:

— Моя курочка-цокотурочка…

Я остановилась, будто налетела на невидимую стену. Мужчина услышал шаги и оглянулся.

— Димак! — сразу узнала я его и всплеснула руками. — Вам-то что здесь нужно? Вам ведь… — тут я прикусила язык, чуть не сказав «вам ведь заплатили».

Ведь подразумевается, что я не знаю о разговоре судьи и этого господина. Я ведь не присутствовала при этом. То есть присутствовала, но неофициально.