– Никогда бы не подумал, что такое можно встретить в загробном мире. Только что летали на белой твоей колеснице с крылатой лошадью, а тут вдруг – автобус, колхозы вдоль дороги, девицы в платочках и с деревянными граблями, комбайнеры, техника эта дурацкая, – заметил я с некоторым удивлением и недоумением, какое возможно позволить себе здесь в раю.

– Это я для тебя специально устраиваю такие вот экзотические экскурсии, что б знал, как тут все непросто устроено. Ведь интересно же? Настоящие райские сады – подумаешь, это чуть ли не у каждого, поэтому какая уж там экзотика. Это еще увидишь. А такой вот рай – это ведь что-то с чем-то. Ну как?

– Нормально. Продолжим путь.

Вскоре мы оказались в небольшом поселке городского типа с центральной улицей добротных каменных домов то ли дореволюционного образца, то ли сталинских, построенных пленными фашистами. В начале улицы красовался постамент с мощной фигурой Сталина, а на другом конце – более скромно протягивал руку в светлое будущее Ленин. Еще я заметил церквушку без крестов, но с надпись на дверях «Дом культуры». Выше вывески красовался транспарант «Мы будем жить при коммунизме». Не смотря на нынешнее свое абсолютно безупречное психоэмоциональное состояние, избавившееся от ненадежных во всех отношениях материалистических основ, этот атеистический парадокс кем-то придуманного собственного рая не мог не озадачить. Даже какой-то привкус психиатрического недуга появился в сгустке всех моих впечатлении. Впрочем, в городе было полно и других подобных атрибутов родного социалистического строя – и красные флаги, и доска почета, и портреты Ленина. Город был оживлен, по тротуару проходили улыбающиеся люди – рабочие и интеллигенция, пожилые, молодежь, дети, мамы с колясками, подтянутые военные – кто прогуливался не спеша, кто торопился по делам. Продавали мороженое, у цистерны с квасом стояла небольшая очередь, автоматы с газированной водой – с сиропом и без – также утоляли жажду прохожим. В киосках пестрели газеты и журналы с фотографиями передовиков производства и прочим подобным. Победы, Москвичи, Зилы и другие советские автомобили мягко и ненавязчиво проезжали по главной улице – улице Ленина. Чуть в стороне от памятника Ленину возвышалось ухоженное, окруженное сквером монолитное здание – цель нашего путешествие. Автобус высадил нас на остановке у сквера. Мы с Толей прошли по небольшой аллее, усыпанной кирпичной крошкой, мимо белых гипсовых фигур – пионера с горном и девушки с веслом, мимо доски почета и вошли внутрь здания с вывеской: Городской Совет. Вежливый вахтер с фронтовой медалью на пиджаке пропустил нас в святое место без предъявления документов, но предварительно позвонил куда-то. Навстречу нам вышла серьезная, аккуратно одетая дамочка, видимо секретарша. Она была похожа на идейную старую деву-учительницу. Темно-синий костюм был слишком строг и консервативен. Старомодными казались и тупоносые туфли с толстыми каблуками и все то, что было наворочено на голове – какие-то закрученные в кренделя косы на затылке. Пройдя по лестнице на второй этаж, мы попали в длинный коридор, застланный красной ковровой дорожкой. Слева и справа на одинаковом расстоянии друг от друга, как в гостинице, сверкали лаком двери кабинетов. Их, наверно, было с той и с другой стороны не один десяток. На черно-белых табличках были написаны имена партийных чиновников. Между дверьми у стен кое-где ровно стояли и скучали стулья для посетителей, которых не было. Секретарша строго указала нам место в коридоре и скрылась за одной из дверей, а мы уселись на сиденья, обшитые красной искусственной кожей. Тотчас началось представление. Из некоторых кабинетов на ковровую дорожку стали выходить партийные чиновники – все в костюмах серых и каких-то темных неопределенных оттенков, с невзрачными, напоминающими селедку, галстуками. Впрочем, и мы были почти в таких же шмотках. В какой последовательности открывались двери кабинетов, как выходили чиновники, бесшумно шли по красной ковровой дорожке из одного кабинета в другой, держа какие-то бумаги в руках, здороваясь и вежливо кивая друг другу, преисполненные важностью, возложенной на них ответственной работы – все это работало, как часовой механизм. Но более всего это движение по коридору напоминало хореографический танец под ритм неслышимой музыки. Роль каждого участника этого балета заключалась лишь в том, чтобы на каком-то определенном такте подразумеваемой мелодии выйти из кабинета, пройти по ковровой дорожке до другого кабинета и войти в него, легонько стукнув костяшками пальцев в дверь. Закрывается эта дверь – тотчас в другом конце открывается другая или две-три одновременно, выходит другой чиновник или несколько из разных кабинетов, а в противоположном конце коридора еще один-два. Проходя мимо, каждый тихонько и вежливо приветствует проходящего мимо, слегка улыбнувшись или кивнув, и так продолжает путь к своей цели – войти с бумажкой в кабинет какого-нибудь коллеги. А еще все это открытие дверей напоминало работу клапанов хитрой машины или музыкального инструмента – то ли баяна, то ли аккордеона, а может быть органа.

Неожиданно все закончилось тем, что двери перестали открываться, а все чиновники попрятались по кабинетам. В ту же секунду в противоположном конце коридора распахнулась наружная дверь, и на красную ковровую дорожку вступила нога весьма солидного человека. Дверь он сам не открывал – ее придерживал маленький человечек в таком же, как и у всех кабинетных работников, костюмчике. Вроде на улице было лето, но прибывший начальник почему-то был в дубленке нараспашку и в пыжиковой шапке, возвышающейся на голове, словно Пик Коммунизма, бывших недосягаемым простому советскому человеку дефицитом и одновременно униформой больших партийных боссов. Пропустив начальника, маленький человек проскользнул сам в коридор, бросив дверь на произвол судьбы, догнал начальника и пристроился сбоку. Он тотчас на ходу принялся что-то докладывать начальнику и трясти какими-то документами, пытаясь обратить на себя внимание. Несмотря на свой незначительный рост, он умудрялся делаться еще меньше, чуть сгорбившись, наклонив головку, глядя преданными и влюбленными глазами как-то сбоку и снизу, и даже двигаясь на полусогнутых коленях. Делал он в два раза больше шагов, вернее шажков, чтобы рядом идущий чувствовал себя исполином. Сам же начальник редко и вяло реагировал на доклад подчиненного и не поворачивал к нему головы ни на миллиметр.

– Антон Петрович, – деликатно произнес Толя, поднимаясь с места и пытаясь обратить на себя внимание, когда парочка проходила мимо. При этом маленький человек посмотрел в нашу сторону так, будто мы остановили на Красной площади правительственный лимузин, чтобы спросить, как пройти в туалет Ленинской библиотеки или к гастроному. Начальник же, к еще большему ужасу сопровождаемого, остановился и снисходительно заговорил с Толей, узнав того:

– А, Анатолий Михалыч? Опять ко мне? Ну что ж… Ты это… Подожди, брат, сейчас я… Подпишу кой-какие бумаги. Посиди тут. Вызовут.

Когда парочка скрылась за дверьми кабинета, Толя тихонько пояснил:

– Это он – тот, кто придумал этот загробный мирок. Ему эта хрень с транспарантами, и гипсовыми пионерами, представь, не что иное, как рай. Тут он доволен и счастлив. А этот обосравшийся от страха тип – это опять же так, кукла, бутафорный человечишко, папье маше. Как, впрочем, и все те, что попрятались. Но как он без них, без этих картонных подхалимов, может чувствовать себя в раю счастливым?