– Так просто?

– А здесь все просто. Не то, что там. Я ж говорил – трусы не надо стирать, носки не воняют.

– Понимаю… Только вот что… Могу ли я попросить тебя об одной важной услуге?

– Валяй, чего уж там.

– Если я появлюсь там, в том мире, не мог бы ты стать моим ангелом-хранителем?

– Гм… Вот чего придумал. А что я буду за это иметь?

– Ну, когда я снова здесь появлюсь, я притащу с собой американские сигареты и нашу родную сгущенку, целых две банки. Или три. Подходит?

– Три? Ну… Ладно, годидзе. Договорились.

Мы выпили на посашок наливки и молча обнялись, когда поезд начал замедлять ход. У меня в руке осталось маленькое белое перышко. Толик опустил окно купе вниз, оглянулся, кивнул мне головой и, словно ныряльщик, вылетел из вагона, не напрягая конечностей и даже крыльями толком не взмахнув. Я, глядя на этот прыжок, вспомнил земное притяжение. Там пришлось бы присесть и собрать все силы, чтобы так оторваться от земли и, красиво описав дугу, нырнуть в заданное место (как правило – в воду). На станции были почему-то одни херувимчики. Странно. Их было много, кто-то летал кругами, иные играли в какие-то игры, сидя на платформе или кувыркаясь. Некоторые были с инструментами и стояли рядком наготове, кого-то ждали. Ах вот кого – Толю. Прямо как школа или детский сад. Возможно ли, что Толик был их учителем или воспитателем, поэтому и вел себя так строго с нерадивыми? А, ладно, следующий раз узнаем. Кстати, подумал я, а вдруг будущую свою жизнь я как-то не так проживу, неправильно, нагрешу. Что тогда? Снова в ад? Адская жизнь на земле? Нет, Толик поможет, он обещал, не даст свернуть с правильного пути. Будет птичек посылать.

Херувимчики заиграли «Прощание славянки». Такой музыкой обычно провожают. Это меня, что ли? Странно звучала знакомая мелодия на этих маленьких, словно игрушечные, инструментах, знакомых по библейским картинкам с изображением ангелочков. Поезд тронулся. Тут я только обратил внимание, что Толя махает оркестру, словно дирижер военного оркестра. Не переставая дирижировать рукой, он, еще раз обернувшись мельком, помахал мне левым крылом, ибо руки были заняты, и тихонько сказал:

– Ну, чо, будь здоров, жмурик ты наш несостоявшийся.

Я уже привык, что слышу при желании даже шепот на непривычно далеком расстоянии и поэтому услышал. В ответ я тихонько кивнул. Толя уже повернулся к оркестру, но тоже чуть заметно кивнул – в раю можно видеть не только глазами.

Вернувшись на свое спальное место и приняв горизонтальное положение, я задумался. Налетели грусть, и печаль, но они были какими-то светлыми и безболезненными, пока еще райскими. За окном купе все еще мелькали неописуемые красоты потустороннего мира. Думал, как много и как мало я успел увидеть здесь в бесконечном раю. Надо было узнать и получить ответы на множество вопросов, которые крутились в моей фантомной голове, а я этого не сделал, поступил как-то по-земному беспечно и нерационально. Правильно ли я решил – вернуться? Или может быть, кто-нибудь подсказал мне сделать именно так? И Люба здесь вовсе непричем?

Не знаю, сколько времени прошло, ибо нет его в раю, но вот, наконец, поезд въехал в туннель. Теперь я стал думать о ней, о Любе, своей будущей матери. Сомнения стали отпадать и вскоре полностью пропали. Внутри меня возгоралось все сильнее и сильнее какое-то странное теплое пламя. Меня грело изнутри предвкушение новой земной жизни, полноценной, непростой, но наполненной любовью, и радость от того, что жизнь эта временна, что все же сбудется возвращение обратно в эту вечную страну Толи и всех прочих жмуриков-мечтателей. Знать бы это всю жизнь, было бы проще перенести все невзгоды. Но сейчас для меня было важным и главным еще раз родиться и познать то, чего я был лишен в прошлой жизни. Будто путешественник и исследователь, я буду скитаться по жизни, разъезжать на ослике, собирать лучшие сказки, легенды, тосты, а потом со всем этим вернусь в рай и буду создавать свой собственный, одному мне понятный, музей бесценных экспонатов, и плевать, что кроме меня никто не будет понимать истинной ценности этих сокровищ, пожимать недоуменно фантомными плечами.

Скорость экспресса нарастала, но сначала все было как в обычном туннеле, даже будто свет редких фонарей мелькал в окошке. А потом исчез поезд, остался только туннель и я, летящий в нем, будто по инерции. Впереди замаячила развилка. Я знал, что мне надо направо. Через какие-то дурацкие и нелепые перевоплощения я, в конце концов, влетел в Любину матку и обрел конкретную форму, слившись с тем, что уже появилось до прибытия моей души и держало для нее место. Что дальше? Но это уже другая история, до которой мне надо еще дорасти. Кстати, Толино перышко пока со мной. Вот кто-то потом удивится-то.