Как-то у меня заболел живот. Сказали, что похоже на аппендицит, и отправили в медсанбат. Запомнил почему-то каталки зелёные военные. Было жарко, и меня положили прямо на железку. Обработали живот — облили место операции йодом. Йод стёк вниз, и потом у меня кожа облезла чуть ли не до колена. Разложили на груди инструменты и стали резать…

Резали меня два капитана из Военмеда. Разрезали живот: сначала немного, потом для своего удобства дальше разрезали. Было настолько больно, что казалось, будто меня в костёр бросили! Несказанно тяжело было боль такую терпеть, только какие-то секунды можно, потом просто невыносимо. Было ощущение, что как будто я с ума схожу. Со стоном рычу: «Больно мне!..». Они: «Чего орёшь, десантник! Да что ты за десантник такой!». И дали палку в зубы.

Резали-резали… В этот момент духи стали обстреливать полк реактивными снарядами! Попали в электроподстанцию, от которой операционная питается — свет вырубился. Капитаны пошли узнавать, когда будет освещение. Пришли, говорят: «Сейчас грузовик пригонят, подключат генератор». Пока пригнали, пока подключили — прошёл час. А мне так невыносимо больно, что не передать: я волосы рву на себе, руки кусаю… Наконец свет дали, операцию продолжили.

Когда аппендицит вырезали, один доктор другому говорит: «Слушай, оказывается, у него не аппендицит…». Я им кулак показываю: «Не посмотрю, что вы два капитана!..». Те: «А что же у него было? Непонятно… Ладно, зашьём. По крайней мере, аппендицита у тебя точно уже не будет». И тут один другого спрашивает: «Ты сколько ему уколов сделал?». — «Каких?». — «Промедола». — «Я не делал — ты же делал!». — «Ты чего, шутишь, что ли? Ты же делал! Ты точно не делал?». — «Нет!». И оба ко мне: «Ты нормально себя чувствуешь, нормально?!.». Я: «Всё нормально, всё нормально…». Если были бы силы, я бы им точно прямо тут врезал!.. (Потом мне в Военмеде врачи сказали: «Это невозможно. Такой болевой шок человек не может выдержать. Ты должен был отрубиться!». Я им говорю: «Но если бы мне сделали хотя бы местное обезболивание, то не было бы так больно. Ведь когда зубы лечат и делают укол, тогда же не больно!».)

Капитаны мне быстро — тык-тык-тык — сделали несколько уколов в живот. И боль сразу пропала! Отвезли в палату, там сделали ещё какой-то укол, после которого я проспал тридцать восемь часов. Проснулся — а у меня левая рука отказала прямо от плеча, лежит как полено. Врачи сказали, что санитарка, которая мне последний укола делала, могла задеть то ли мышцу, то ли нерв.

Я очень испугался — ведь я теперь инвалид на одну руку! В ней вообще ничего не чувствую: поднимаю другой рукой, отпускаю — а она падает как бревно! Тут силы душевные меня покинули, я стал равнодушным, вялым, ничего хорошего впереди не ждал… Но мой друг Виктор Шульц из разведроты (его с ранением положили в нашу палату) говорит: «Витёк, не сдавайся! У тебя хоть одна рука работает. Смотри — тут инвалиды вообще без ног, без рук». И стал каждый день мять мне руку по часу.

Проходит где-то дней двадцать-двадцать пять. (Это были двадцатые числа мая 1986 года.) Сижу как-то — вдруг у меня палец на руке стал дёргаться! Но я всё равно ничего не чувствую! Виктор кричит: «Витёк, рука заработала!». И мы уже целый день по очереди руку массировали. Ребята подключились. Один мне левую руку мял, а я правой рисовал ему на забинтованных ногах кроссовки «Адидас», потом другому на забинтованной руке боксёрские перчатки изображал… И рука у меня постепенно восстановилась. Сначала три пальца ожили, потом — оставшиеся два. Подтягиваться некоторое время я не мог, но к августу 1986 года восстановилось всё полностью. Сейчас мне врачи говорят, что я мог руку отлежать, когда спал почти сорок часов. Вроде бы такое бывает…

После операции прошло чуть больше месяца. Я по-прежнему числился наводчиком-оператором БМП. У меня от этого всё внутри кипело: я же снайпер, это такая опасная работа! А наводчику-оператору нужно чистить пушку, которая весит сто двадцать килограммов. Попросил молодого солдата почистить её, а он не почистил! Командир батальона пришёл проверять, и выяснилось, что пушка нечищеная. Тот — выговор командиру роты. А когда последний узнал, что именно я должен был это сделать, то даже обрадовался… Говорю ему: «У меня только что операция была». — «Ничего не знаю!». Пришлось мне вытащить пушку, почистить, обратно поставить. Пошёл в туалет, смотрю — у меня шов порвался, весь живот в крови. Помылся, постирал одежду, заклеил пластырем. Потом — в санчасть, там чем-то ещё заклеили. Целый месяц я на боевые не ходил.

Молодому врезал. Потом ещё раз! Он: «За что?!.». — «Из-за тебя у меня шов порвался!». — «Это твои проблемы». Говорю: «На твоём месте я попросил бы прощения. Ты что, этого не понимаешь?». Он: «Я не должен пушку чистить, не надо меня бить». После этого ночью молодые собрались вместе, подошли ко мне (я как раз охранял рюкзаки на улице) и говорят: «Если ещё кого-то из молодых тронешь, мы тебе «тёмную» устроим!». Говорю: «Всё ясно, вы свободны! Я вас учить больше не собираюсь. Воюйте, как хотите».

Потом я долго думал над этим. Возможно, Господь спас меня через послушание дембелям. Ведь сколько трудностей у меня было, командир роты просто житья не давал! Но я страшно любил ВДВ и готов был терпеть всё! И до сих пор я беспредельно люблю ВДВ. Дембелям я подчинялся полностью, делал, как мне приказывали. И при этом я к ним хорошо относился, за исключением одного из них. Как-то в столовой тот на меня суп вылил. Ему в обед не досталось мяса в супе — другие дембеля съели. Он: «Где моё мясо?!.». Я: «Там, в бачке». — «Тут его нету!». — «Ну не я же его съел! Твои дембеля и съели». — «Где мясо!». — «Слушай, откуда я знаю где?!. Было там. Я его не ел». Он: «Кругом!». Я повернулся, и в этот момент он мне суп на голову вылил. Суп тёпленький был, я не обжёгся.

Пошёл стираться. А тут меня стал искать мой дембель Умар. — «Ты где был? Я просил, чтобы ты картошки принёс». — «Я стирался». — «А чего?». — «Мясо Кузино вы сожрали (фамилия дембеля была Кузнецов), а он рассердился и суп на меня вылил…». Тут Кузя заходит. Умар ему так врезал, что тот упал! — «Кто тебе разрешил моего солдата трогать?!.». Кузя потом подошёл ко мне в столовой: «Ну что, жалуешься, стучишь?..». А я про себя только порадовался: ведь сам я не мог дембелю врезать, не положено. Хотя очень мне хотелось… Поэтому то, что молодые решили мне «тёмную» устроить, было неправильно.

Кузя отличился так дважды. Первый раз — с Кувалдой, второй раз — со мной. Кувалда — это мой самый близкий друг в Афгане, Сергей Рязанов. Он был тоже из деревни, из Курганской области. Кувалдой его звали потому, что руки у него были, как маленькие дыни. Дембеля, когда к ним приходили друзья, всё время повторяли одну и ту же шутку: «Кувалда, иди сюда! Ну-ка, поднеси ему!». Кувалда подносит руку — и все хохочут… Кувалда служил в Афгане на три месяца больше меня. Он в Фергане в учебке был всего три месяца, а я в Гайжюнае — полгода.

Мы только спустились с боевых, и тут Кузя Кувалду просто достал: суп сварил не так, быстро «дэцла» неси… Кричит: «Щенок, ко мне!». Кувалда был пулемётчиком, здоровенный парень. Берёт он свой ПКМ, в нём двести пятьдесят патронов бронебойно-зажигательных. Дембель весь побелел, у него руки затряслись… Кувалда как даст очередь в землю!.. Дембель побежал, Кувалда снова очередь в землю рядом с ним! Тут командир взвода Игорь Ильиничев стал его успокаивать: «Кувалда, тихо… Серёга, успокойся, успокойся… Положи пулемёт. Ты из-за этого дурака в тюрьму сядешь! Таких дебилов не так много. Ты что, пришёл сюда воевать и спокойно вернуться домой или своих убивать? Положи лучше пулемёт. И успокойся…». У Кувалды руки трясутся, а дембеля остальные рядом стоят и тоже трясутся. Ведь ещё одна секунда — и Серёга их всех бы уложил!