— О, конечно, в Бруклине есть торговый центр, и тамполно неформалов, — уверяю его я. — Но… — Я останавливаюсь ивздыхаю.

Райан осторожно разглядывает меня:

— Но что? Я хмурюсь:

— Нам придется сесть на автобус.

На самом деле нам приходится сесть на автобус и еще наметро. К счастью, в этом месте поезд идет большей частью по земле. Сейчас несемидесятые годы; нью-йоркское метро больше не внушает ужас. Но это гавань длядемонов. Все эти катакомбы, туннели, которые больше не используются… Такоеощущение, что у демонов есть радиокомпас. Те экземпляры, которым удалось выйтииз Двери и миновать Райана, всегда направляются в метро.

Я не хочу садиться в поезд. Я действительно не хочу. Не точтобы я слышала шепот Двери или что-то в этом роде, я просто… не хочу садитьсяв поезд. У меня такое же чувство, как было в вестибюле больницы. Это плохаямысль.

Райан берет меня за руку и бережно тянет за собой, и япрохожу сквозь открытые двери, вцепляюсь в него и прячу лицо у него на груди.От него больше не пахнет кровью, — должно быть, он принял душ в моейквартире над закусочной, пока мне снились оборотни. Он пахнет сандаловымдеревом.

Уголком глаза я вижу тени с крыльями и сглатываю комок,поднимающийся в горле.

— Райан, — настойчиво шепчу я.

— Я вижу их, — спокойно говорит он. Слишкомспокойно. — Они не приблизятся к нам. Ты все еще пахнешь смертью.

Он тихо бормочет мне о демонах, животных и важностиидентификации по запаху для преимущественно ночных созданий. Звучит какбелиберда, но успокаивает. Когда поезд останавливается, мы выходим, хотя этоеще не наша остановка. Мы садимся в другой вагон. Здесь тоже некомфортно, нотут нет крылатых теней, так что я просто стою, уткнувшись в грудь Райану, ивдыхаю запах сандала.

Как только мы выходим из автобуса перед торговым центром, доменя доносится шепот Двери. Мы легко находим ее; она в подвале, прямо подмагазином на первом этаже.

Эта Дверь уродлива, и это не Дверь из закусочной. Я не узнаюее, но у нее внутри кованая железная решетка. Я хочу сказать, что на самом делеэто не может быть железо, потому что тогда оттуда ничто не могло бы выйти. Илиже это действительно железо, и вот почему отсюда не лезет всякая дрянь двадцатьчетыре часа в сутки и здесь не требуется легион охотников для сдерживания.Может быть, демонам приходится выискивать способы, как проскользнуть миможелезных прутьев, не убив себя.

Я не знаю.

Все, что я знаю, — что вокруг тела мертвых подростков,матерей и детей. Я не могу смотреть. У некоторых высосана вся кровь. У другихостались лишь кости. Некоторые просто мертвы, — может быть, это охотники,которые не смогли уцелеть в своей последней схватке.

Мертвецы, если вас это интересует, не похожи на трупы вкино, или в сериале «Закон и порядок», или даже на похоронах с открытымигробами. Смерть выглядит не так, как мертвецы на похоронах, загримированные,приукрашенные и готовые для шоу.

Смерть выглядит как воск, тяжесть и жир. Смерть такая, как явижу сейчас.

Хотя запаха нет — воздух наполняют испарения цветочныххимикатов сверху.

И все это перекрывает шепот Двери, достигающий меня. ПокаРайан осматривается по сторонам, словно тут, в середине помещения, нет огромнойкучи гниющих трупов, я сижу на грязном бетонном полу, аккуратная и далекая оттел, Дверей и этого ужаса. Гвоздь в кармане джинсов впивается в ягодицу, но ямогу потерпеть неудобство некоторое время. Я голодна, хочу пить и устала, и явсе еще зла из-за того, что Нарния убила ту глупую вампиршу, когда я с нейразговаривала, и что я сходила с ума из-за поездов, и Райан это видел, и…

Эти, — шепчет Дверь. Другой голос, более тихий,повторяет: Эти.

Я не обращаю на них внимания.

Эти.

Элли.

Эти?

«Что?» — резко спрашиваю я.

Мы можем дать тебе то, что ты хочешь…

«Что я хочу, — ною я про себя, — так это немножкокартошки фри».

Дверь… она хихикает. Это единственное слово, которое я могуиспользовать. Дверь смеется надо мной. Слышится слабое хихиканье второгоголоса, и я подумываю сделать какую-нибудь глупость.

Мы знаем, что ты хочешь, — говорит Дверь. — Маму.Семью. Деньги. Мы…

— Элли! — резко говорит Райан.

По его интонации я догадываюсь, что он зовет меня уже непервый раз.

— Что? — вытягиваю я из себя.

Двери заставляют все двигаться медленно. Мой желудок ноет,когда я вспоминаю, как это было — прикоснуться к Двери в больнице.

— Что она говорит? — спрашивает он. Он опускаетсяна колени передо мной. — Не слушай ее.

— Думаю, что я не настолько глупа, чтобы слушатьпарочку чертовых Дверей в Ад, — говорю я, не успев подумать.

— Но настолько глупа, чтобы коснуться? — Райанкладет руку мне на колено. — Элли, не слушай ее.

— Я не слушаю.

— Что она говорит? — Этот вопрос, похоже,противоречит его приказу не слушать Дверь.

— Ничего, — вру я. — Просто мое имя.

Райан долго смотрит на меня, потом встает и возвращается кгруде тел вокруг Двери. Сапогом он толкает их, разделяет, переворачивает, чтобыувидеть лица.

— Что ты делаешь? — спрашиваю я.

Он поднимает взгляд:

— Проверяю их раны. Надо убедиться, что нам не придетсяразбираться с оборотнем в ближайшие десять минут. И… я хочу знать, какие видыдемонов вышли из этой Двери. — Он перекатывает труп, это женщина, и я вижукрошечные отверстия но всему ее телу. — Похоже, в основном вампиры и несколькомандуруго. — Не успеваю я спросить, как он уточняет: — Филиппинские.Похожи на наших вампиров, но только у их жертв всего одна метка — на горле. Накрыльях мандуруго нет присосок.

Откуда он все это знает? Где можно такому научиться? Я ужеспрашивала его, но он не говорит. Думаю, он втайне ходит в Кинко[7],распечатывает страницы из «Википедии» и зубрит. Это моя теория, и я еепридерживаюсь.

— Странно, — продолжает Райан, скорее обращаясьсам к себе, чем ко мне. — Обычно мандуруго приходят вместе с асвангами[8] — филиппинскими демонами.

— Может быть, они вышли из другой Двери.