Она засмеялась. Неудержимым смехом, как будто мое признание щекотало козьим языком подошвы ее босых ног. Она показалась мне еще более красивой со своими золотисто-каштановыми волосами, рассыпанными по голубой блузке. Я хотел поцеловать ее, но она мягко меня отстранила. И продолжала хохотать. Я испугался, что она сейчас задохнется. Пошел на кухню, принес ей стакан воды. Она отпила глоток. Потом посмотрела на меня со снисходительностью – не обидной, а даже трогательной.

– Ну ты и шутник.

– Уверяю тебя, у меня и в мыслях не было над тобой шутить.

Она надела пальто.

– Я отвезу тебя на машине.

– Ни в коем случае.

Я прошел перед ней в коридор. Открыл ей дверь.

– Мне жаль. Надеюсь, когда-нибудь ты меня простишь.

– Ни за что.

Она снова обдала меня смехом. И ушла. Я с удовольствием посмотрел бы, как она выходит из подъезда, идет по улице и исчезает, как кошка в толпе. Но из-за ремонта у нас в доме завешены все окна.

На моем месте вы начали бы дрочить, думая о ее полностью эпилированном теле, которое она позволяет фотографировать для мужских журналов, чтобы было чем платить за учебу на факультете архитектуры. Может, вам даже не составило бы труда пойти и взять с полки в моей спальне один такой журнал, разложить его на кровати, пролистать и постараться незаметно проникнуть внутрь картинки, как насильник проникает в комнату юной девушки. Но я слишком ее уважаю, чтобы превращать в фантазию. В ее присутствии я не позволяю себе ни малейшего возбуждения, даже когда она предстает передо мной в виде пятен типографской краски на листе глянцевой бумаги. Ее черные глаза могли бы меня увидеть, а руки протянулись бы со страницы, чтобы меня задушить.

Я сел в кресло. Я дышал ароматом ее духов, который выветривался слишком быстро. Я не сводил глаз с того места на диване, где она только что сидела. Я был счастлив. Она оставила мне свой чудесный смех. Ведь она могла унести его с собой, как брошенная жена уносит из квартиры все, до последнего гвоздя на двери туалета, на котором болтался повешенный двадцать пять лет назад выцветший календарь.

Вы думаете, что я его люблю

– Вы думаете, что я его люблю.

Он часто говорит мне, что нет. Впрочем, пять лет назад я ему изменила. Начиная с одиннадцати утра я пью красное вино. Работы у меня нет, и я сижу у него на шее. Когда он приглашает в гости свою сестру я должна идти в какой-нибудь музей. Проводив ее, он мне звонит. Прихожу я такая пьяная, что валюсь на кресло в прихожей и засыпаю. Просыпаясь назавтра, я весь день шатаюсь.

Если вы живете напротив, вы видели, как я подаю в окно отчаянные знаки. Кричать я не смею, потому что в прошлом году владельцы дома подписали специальную петицию. Но, когда на меня никто не смотрит, я вою. У меня болит голова, и я спускаюсь и иду за пивом. Продавец думает, что под пальто я голая, потому что оно спадает у меня с плеч. Домой я возвращаюсь бегом. Ложусь в постель и кидаю пустые банки в одежный шкаф. Курю под одеялом и кашляю. Пожарные бесятся, что им приходится так часто приезжать на вызов. Из мести они устраивают в комнате наводнение.

Он приходит вечером недовольный и не хочет меня поцеловать.

– Ты думаешь, что я тебя люблю.

Он не отвечает и выходит, хлопнув дверью. Мне хотелось бы навестить своего дедушку, но он умер в 1982 году. Я уверена, что мои родители все еще живы и просто притворяются, что их не существует. В детстве они наказывали меня тем, что целыми неделями не разговаривали со мной – это было все равно что смотреть телевизор с выключенным звуком. Я видела только картинку и колотила по ним в надежде услышать хоть какой-то шум.

– Я включаю компьютер, чтобы их разыскать.

Назначаю свидание 32-летнему мужчине, которому хочется хоть с кем-нибудь поговорить. Он приходит с бутылкой шампанского. Он старый и похож на собаку. Он показывает мне свой вялый член, и я поздравляю его с тем, что он не испытывает ко мне никакого желания.

– Я изменила мужу всего один раз.

Он трогает мою грудь. Я объясняю ему, что это бесполезно – она у меня бесчувственная, как деревяшка. Напротив, низ у меня довольно восприимчивый, и ему не стоит трогать меня там руками. Он повел себя неразумно, и я взяла бутылку из-под шампанского и лупила его по голове, пока он не перестал. Потом я привела его в чувство, оросив шампанским, и он попросил не подавать на него жалобу за попытку изнасилования. Ушел он с расстегнутой ширинкой. Его зеленый плащ я выкинула ему на лестничную площадку.

Мне очень одиноко. Я смотрю на мебель, которая шлет мне мои отражения, словно снимает меня в кино. Меня мучает вопрос: люблю ли я его. Но если этого никто не знает, мне-то откуда знать?

Пошлая, как любовь

Пошлая, как любовь, история. Мы переспали, а потом поцеловались, чтобы заглушить вкус. Я подцепил тебя в баре. Ты так напилась, что в тебе не осталось ничего человеческого. Было слишком темно, чтобы разглядеть, до чего ты уродлива: можно подумать, что твои черты высекал для офорта ненавидевший тебя гравер. Я отволок тебя в номер, как собачонку. Пока я тебя трахал, ты бурчала нечто нечленораздельное и настолько походила на животное, что у меня сложилось впечатление, что я впервые в жизни выступаю в роли зоофила.

– А теперь ты моя жена.

Мать моих детей и женщина, удовлетворяющая мои сексуальные потребности. Если в квартире всего один унитаз, ты волей-неволей будешь мочиться в него. Твоя вагина подобна сортиру. Большие губы – откидная крышка, черные волосы – сиденье, клитор – кнопка спуска воды. Не думай, что ты мне отвратительна; меня всегда восхищали женщины, как другие обожают китайскую кухню или санный спорт. Я готов сочинять стихи, прославляя твое тело, твое сердце, твой мозг – такой же белый, как твоя грудь, с розовыми нейронами цвета твоих сосков.

– Дорогая.

Мой долг – уважать тебя и любить, как лимоны. Или как апельсины, или как мармелад, или как ликер. Наши дети – тыквенные семечки; они похрустывают на зубах, подобно арахису, особенно если ты забываешь подрумянить их на растопленном масле нашей привязанности. Когда они вырастут, станут розовыми кустами, или колоннами, или плодовыми деревьями. Ты превратишься в кобылу, и