Billy Idol. «Sweet Sixteen».

Что она делала в свои сладкие шестнадцать, сладкая девочка?Не Лора – Тинатин. Рассекала по трассам федерального значения в открытойколымаге, в бардачке – колготки, губная помада и пачка сигарилл. Это тянет наконцепт, нечто подобное промычал бы Великий Гатри, еще один перец средакционной грядки «Полного дзэна», ответственный за музыкальное образованиетамагочи, только он один без содрогания произносит слово«прогмета-психоделика». Пачка сигарилл – и есть «прогметапсиходелика», та ещекрутизна, сигареты – слишком пошло, сигары – слишком вонюче, с самокрутками –замаешься крутить, ни о чем другом мне думать не хочется, да, вот еще что –очки.

Очки были те же самые.

Снимает ли она их когда-нибудь? Снимет ли? И для кого?

Для парня с дурной кровью, температурящего каждыйпонедельник, 37,2° по утрам; для парня с родимым пятном под левой лопаткой,все, кто видел пятно хотя бы раз, говорят, что оно похоже на всадника на коне;все, кто видел пятно хотя бы дважды, утверждают – оно движется. Снимет ли онаочки для парня с разными, как у опоссума, глазами?

Для парня с разными глазами. Для меня.

Держи карман шире, бэбик, держи карман шире – ив негообязательно сунут большой болт.

– …Шикарные очки, – говорит Лора, думающая,очевидно, о чем-то сходном. – Гуччи?

– Фигуччи, – беспечно отвечает Тинатин. –Просто очки. Они мне понравились, и я их сперла. У одного типа. На Макса он непохож.

Сперла, кто бы сомневался. Сперла. А со стороны выглядит,будто она в них родилась, немного найдется людей, способных приручать чужиевещи и так заморачивать им яйца, что они напрочь забывают о старых хозяевах.Непохожих на Макса, потому что красть у Макса нечего.

– Ты прелесть! – У Лоры даже скулы сводит отвосторга, «ты прелесть, о-о…», того и гляди забьется в конвульсиях, точь-в-точькак мой папаша на ближних подступах к оргазму.

– Я знаю.

– Подожди минутку, я быстро. Только никуда не уходи, тымне обещаешь?

– Нет.

Я бы очень удивился другому ответу Ти-на-тин. Максимум, чтоона может пообещать, – что прихватит печатку вашего деверя с вашей жеприкроватной тумбочки, – ту, которую вы сами прихватили у него еще в прошломгоду, на бесснежное католическое Рождество. Не ради самой печатки, цена ей –копейка, ради надписи на ободке: «Suck and Let Go»[11].

– Ты прелесть, – Лора повторяется, что совсем нанее не похоже. – Тридцать секунд.

Мы остаемся одни, мне хочется, чтобы с Лорой случиласькакая-нибудь беда, почему бы ей не сломать ногу, сейчас, сию минуту – ломают желюди конечности; или чтобы ее пристрелил кто-то из бывших любовников, хотянеизвестно, способна ли сама Лора вызывать столь сильное смятение чувств.

С Лорой ничего не произойдет. Я знаю это точно, вот черт.Ччерт. Чччерт.

Никто ее не пристрелит, на безмозглых одноразовых телокнадежды никакой, на любителей кашемира и бритых лобков – тоже. Конечно, Лориноокружение этими типажами не ограничивается, есть еще отошедший отдел убийца, аныне массажист Хайяо, есть и другие. Запирсингованные по самые гланды,стриженные под ноль феминистки, сплошь представительницы творческих профессий –от ассистента монтажера до верстальщицы в типографии. Их пломбы набиты здоровымкреативом, карманы их штанов (стиль «милитари») пухнут от амбиций. В сферу ихинтересов входят куннилингус, фистинг и армрестлинг, «гулять босиком, целоватьтебя в ключицы и ниже», чемпионаты по выездке в Голландии, чемпионаты попоеданию саранчи в Уганде; они обожают клубные чилл-ауты и ненавидят глагол«лизать» – «потому что это по-другому называется «. Все свои мыслишки о жизни,трахе и мелкой грызне в монтажной они выносят на страницы интернетского «Liveournal».

Корпоративный дневник лузеров, ненормативная лексикапоощряется, альтернативный секс поощряется, фистинг и армрестлинг с инвалидамидетства поощряется, члены на ремнях – в мемориез, целую вас всех в глазки,аллилуйя, сестры!..

– Она забавная. – Тинатин слегка поднимает бровь,о, что это за бровь!., сияющая, восхитительная, на ней может уместиться однабелка, или две райских птицы, или три паука-сенокосца, дождевые капли учету неподдаются.

– Забавная?

– Забавная. Она.

– Лора?

– Лора. Да.

Я ненавижу Лору еще сильнее, чем «ЖЖ»[12] –феминистки глагол «лизать»; прилагательное «забавная» – вот откуда исходитопасность, Тинатин могла выбрать любое другое, но выбрала именно это:

забавная.

Это означает, что Лора способна удивить Тинатин, заставитьее приподнять бровь – и тогда две райских птицы сорвутся в небо; это означаетдинамичное развитие сюжета, я стал свидетелем завязки, остается лишь гадать,какой будет кульминация. Две девушки в одной постели не менее занимательны, чемдевушка и японец, обжигающие ласки под балканское этно в переложении Бреговича– «Мандолины, грайте!» или все-таки Джейн Б.?

Лора всегда добивается своего.

Сука.

Сука, но забавная. Проклятье!.. Разноцветные гирляндылампочек по неутомимым, движущимся вечно бортам карусели… Карусель – тожезабавно, если уж ты взгромоздился на нее, никто тебя не догонит, внешний мирсливается в одну сплошную линию, и ты – совершенно безнаказанно – можешьпоказать ему язык. Лора на облупленном верблюде, Тинатин – на олене соспиленными рогами, они проплывают мимо меня, проплывают и смеются, взявшись заруки, недостижимые, прекрасные, прекраснее всех – Ти-на-тин.

Забавно,забавно,забавно.

Целую вас всех в глазки, аллилуйя, сестры!..

– …Что-то не так, Макс?

– Все так. Лора забавная. Вы любите кататься накарусели?

– А должна? – Губы Тинатин растягиваются виронической улыбке. Быстрой, очень быстрой, почти неуловимой – пора бы мне кэтому привыкнуть.

Никогда я к этому не привыкну. Никогда.

– Нет, но мне показалось…

– Карусель – это и есть «место повеселее»?

Идиотизм какой-то. И правда, причем здесь карусель, онасрабатывает лишь в фильмах ужасов, я видел их не меньше десятка – накарусельную тематику, второстепенные герои не выживают вовсе, главные –выживают, но не факт: множественные гематомы, галлюцинации с уклоном вассортимент мясницкой лавки, изменения в психике необратимы, вот кому легкомогут померещится пятна крови на клубном галстуке.

– Я не думаю, что карусель – место повеселее. –Близость Тинатин парализует мою волю, а заодно и чувство юмора, от нескромногообаяния порока и следа не осталось. Крючки и блесны – те самые, с помощьюкоторых я обычно подсекал цыпочек, оказываются сорванными.