не был слеп… Но прорицатель почувствовал смятение в душе собеседника, почти осязаемо почувствовал.

— Ты, Ферсит, знаешь больше, чем сказал. И я знаю больше, — настаивал он на своём предположении, — и ты должен разрешить свои сомнения.

— Тиресий, ты прав. Я знаю больше. Я был в свите Лая, когда он и его возница оскорбили, очень грубо оскорбили путника. Тот убил Лая случайно. В гневе он перебил и всю свиту. Я чудом спасся, благодаря тому, что он сбил меня с коня. Один из воинов Лая дротиком зацепил сандалию путника и я, поверженный в тот момент на землю, увидел ступню с небольшим шрамом. На этих же местах ступней были раны у младенца, относимого мной в горы. Я понял — это сын Лая. О, какой ужас объял меня тогда. Боги распорядились таким исходом. Отец хотел убить сына и заслужил такую смерть, — Ферсит замолчал. Тиресий не нарушал молчания. Они ещё какое-то время сидели так.

Сумерки сгустились и горная ночь, как всегда неожиданная, неслышно сошла на город. Тиресий поднялся.

— Я знал, словно про себя выговорил прорицатель, — я знал, что Эдип сын Лая. Знал, знал, не зная почему.

По истечении двух дней Эдип ожидал у себя Тиресия. Прорицатель пришёл во дворец, когда сумерки окутали город. Уже были зажжены факелы. Тиресия провели в зал для приёмов. Эдип внимательно всматривается в лицо прорицателя. Всматривается и ничего в нем не видит, кроме спокойной сосредоточенности.

— Оракул требует изгнать из города убийцу. Ты должен, Тиресий назвать имя и мой народ избавится от проклятия богов, которое они ниспослали на нас.

Тиресий перекладывает посох из одной руки в другую. Его лицо непроницаемо, но от Иокасты не укрылся трепет пальцев прорицателя, чего раньше она никогда не замечала. «Стареет. Стареет он, годы и боги никого не щадят» пронеслось у неё в мыслях.

Креонт весь подался вперёд, предчувствуя неладное. Но прорицатель не сказал ни слова. Креонт встал из-за стола и начал мерять зал шагами. Иокаста нервничала, глядя на брата, однако продолжала сидеть. Один Эдип был спокоен и не торопил Тиресия. Он знал что предпримет, услышав имя престу пника. Молчание затянулось.

— Он спокойно живёт в городе, а город по его вине проклят. Кто ОН? — произнесла Иокаста, тяготясь молчанием Тиресия. Эдип положил ладонь на руку царицы.

— Что же ты молчишь, Тиресий, — голос царя мягкий и в тоже время требовательный, не оставлял сомнений в желании немедленно получить ответ. Но Тиресий словно не слышал слов царя. Его положение теперь становилось очень двусмысленным. Он любил Эдипа и знал, что тот не повинен в убийстве собственного отца. Он понимал нелепость создавшейся ситуации и неистово желал и даже искал в мыслях способ отвести беду от царя. Он не хотел называть имя Эдипа. С другой стороны, боги распорядились так и, именно так, и сокрыв истину или переложив вину даже на какого-нибудь умершего гражданина Фив, Тиресий нарушил бы божественный закон, не подчинился бы божественному про видению и тем самым погубил бы Фивы и его народ. Ни один истинный эллин не позволил бы себе свершить такое. А Тиресий и был истинным эллином. Он любил царя и он должен был казнить его одним единственным словом — «ты». За всю свою жизнь прорицателю не случалось попадать в более тяжёлое положение. И он не знал как э т о сказать. Был бы на месте Эдипа любой другой человек, Тиресий не стал бы раздумывать. Но боги! Боги требуют истины. Великий Громовержец отомстит не только Тиресию, но и всем прорицателям за ложь или сокрытие истины. Боги уготовили Эдипу такую судьбу и, он, Тиресий, не в силах соперничать с Мойрами.

Прошли какие-то мгновения, а казались они вечностью.

Креонт сел и, его пальцы самопроизвольно стали выбивать дробь по мраморной крышке стола. Эдип, ничего не понимая, почувствовал, что теряет терпение.

— Одного твоего слова достаточно, чтобы спасти государство, а ты не желаешь его произнести! — очень чётко и громко проговорил он. Посох Тиресия во второй раз перекочевал из одной руки в другую. Теперь и Креонт, и царь с царицей увидели как дрожат руки старца. Не смотря на гнев богов, который мог навлечь на себя Тиресий, он всё же решил попытаться оставить Эдипа в неведении

— О, отпусти меня домой, нам обоим будет легче нести то бремя, что возложено на нас судьбой.

— Презренный, ты не хочешь отвечать! — восклицает царь, — Своим упорством ты можешь рассердить даже камень.

Горькая усмешка трогает уста слепца. Как он не хотел бы навлекать ужасные последствия на своего царя, как он просил богов простить Эдипу его невольное преступление…Он не ведает, что творил, он не ведает, что творит.

— Ведь это ты убил Лая, — очень тихо, почти шёпотом произнёс старик, но слова раскатным громом прозвучали в сознании каждого присутствующего.

— Я!? — вырвалось невольно у Эдипа.

— Ты сам Эдип осквернил эту страну тем, что правишь в ней Ты сам тот убийца, которого ищешь! Не зная, ты женился на той, кто каждому из нас всех дороже, ты женился на матери.

Жуткое молчание воцарилось. Креонт встал, как вкопанный. Он развернулся к Тиресию, желая взглянуть в его лицо, будто хотел там увидеть подтверждение его слов.

Иокаста привстала и вновь села, поражённая неожиданностью услышанного.

— По предсказанию Лая убил фиванец, недоумённо, не то спрашивая, не то утверждая, изрёк Креонт.

— Но я — коринфянин, — медленно проговорил царь. Кровь, отлившая от его лица, постепенно окрасила лоб и щеки Эдипа. Над правой бровью проступила крупная вена. Глаза потемнели от гнева.

— Ты что говоришь, Тиресий!? — голос царя приобрёл силу и металлический оттенок.

— Подожди, царь, — не дожидаясь ответа прорицателя, говорит Креонт, потирая указательным пальцем висок, — подожди. Лай был убит. И ты победил сфинкса через несколько дней, — он поморщился, силясь что-то вспомнить и сопоставить.

— Ты что. Креонт, — воскликнула Иокаста, — причём здесь сфинкс? Причём Эдип, если Лая убили до этого.

Тиресий тем временем овладел собой и, чтобы привлечь внимание, стукнул дважды посохом о мраморные плиты пола.

— И всё же ты, Эдип, убил Лая., -повторил прорицатель.

Эдип смотрел перед собой, ничего не видя от гнева, лицо его покрыл густой румянец, он подошёл вплотную к Тиресию.

— Лаю было предсказано погибнуть от руки сына, а мне — убить отца. Но мой отец в Коринфе — я его не убивал. Ты старый болтун, что себе позволяешь!

Царь стоял очень прямо, глядя в лицо прорицателю. Его тонкие ноздри трепетали, и от этого лицо стало ещё красивее.

— Успокойся, Эдип, — подошёл