На девяносто первый визит Киэнна Эрме все же сломался. Природа фейри взяла верх.

— Так продолжаться не может. — Пикси явственно нервничал, что с ним случалось нечасто.

— Что именно? — Киэнн невинно похлопал ресницами.

— Ты знаешь. Я не могу продолжать принимать твои услуги, ничего не предлагая взамен.

Киэнн напялил самую обольстительную улыбку хронического донжуана:

— Так предложи что-нибудь!

Эрме обреченно вздохнул:

— Тролль с тобой. Только учти, Киэнн, что мои методики обучения не поменяются. И не тешь себя надеждой, что уже достаточно хорош, чтобы избежать кнута.

— Учел. Меня устраивает.

Конечно, Киэнн догадывался, что все это, скорее всего, не слишком устроит Эйтлинн. И был, по большей части, прав: фоморка злилась. Но признавала его право сделать такой выбор. Тем более, что упрямство, с которым Киэнн добивался поставленной цели ранее, заставили ее оценить значимость оной. А потому, когда он вновь возвращался в Карн Гвилатир глубоко за полночь, избитый, искалеченный и едва живой, только тихо бранилась и неизменно посылала за лекарем. Так что в конце концов Нёлди, чаще всего выполнявший работу целителя, счел благоразумным переехать поближе к сидху короля. А там и вовсе практически прописался, уже и на правах личного фаворита королевы-матери.

Кого внезапные перемены в образе жизни сердили куда больше, чем Эйтлинн, так это Ллевелиса. Ллеу отчаянно ревновал отца и требовал прежнего количества внимания к своей персоне. Так что Киэнну то и дело приходилось выбирать меньшее из двух зол: прогневить юного короля или строгого наставника. От Ллеу влетало больнее, но значительно реже. С другой стороны, кнут Эрме уже воспринимался как абсолютная неизбежность, так что выбор вовсе не был таким уж однозначным.

И все же настоящим кошмаром, как и в прошлый раз, были только первые две или три недели. Да и то не шли ни в какое сравнение с теми давнишними, воспоминания о которых превосходно хранила память. На четвертую же пикси вновь пришлось поднимать планку требований, но и она оказалась отнюдь не чем-то недосягаемым.

Что же касается Ллевелиса, то отношения отца и сына все больше стали походить на дружбу мальчишек-ровесников. И кто из двоих оказывался главным заводилой в совместных шалостях — трудно было сказать даже самому Киэнну. И хотя магии сына Киэнн пока почти не обучал (справедливо полагая, что учитель из него в этом деле еще хуже, чем ученик), юный полуфомориан выхватывал знания едва ли не из воздуха: то подглядывая за отцом, матерью и другими фейри, то, похоже, и вовсе импровизируя. Ну а в силу возраста, употреблял новые умения по большей части на шалости.

Так, одной из любимых проказ малолетнего правителя Маг Мэлла, наравне с развоплощением иллюзий, сделалась игра с фит фьятой, «туманом фейри». Выучился он этому довольно быстро и полностью самостоятельно, и жертвой его чаще всего становились гости Карн Гвилатира. Суть шутки была в том, чтобы невидимкой подкрасться к гостю и неприметно стянуть ценный дар, приготовленный им для хозяев. До адресата подарок таким образом все равно успешно доходил, но даритель то и дело попадал впросак. А поскольку признаться, что тебя, по-видимому, обокрали — и вовсе потерять лицо перед собеседником, подарки стали то и дело «теряться». Не ловили Ллеу на коварной шалости ни разу, но Киэнн достаточно быстро вычислил причину «рассеянности» гостей. После чего с удовольствием сделался тайным сообщником сорванца, всячески подыгрывая ему везде, где только можно. Эйтлинн раскусила загадку с исчезающими и появляющимися подарками несколько позже, и сперва было попыталась отчитать и юного проказника и его взрослого пособника, но потом махнула на обоих рукой и тоже смотрела на происходящее сквозь пальцы.

Куда менее безобидными выходили королевские шалости с магией стихий — а способность управлять ураганными ветрами передалась Ллевелису от матери. Так что утихомирить маленького короля и пробужденный им шквал могла только сама Эйтлинн. Однако Ллеу превосходно знал, что от матери получит, по меньшей мере, нагоняй за баловство, а потому светопреставление обычно устраивал исключительно в ее отсутствии.

Первый раз гостиная сидха в буквальном смысле взлетела на воздух на утро Имольхе, после Весеннего Пиршества (а надо сказать, в последних два года Киэнн взял за обычай собирать на Пиршество ровно шестьсот девяносто девять фейри — именно столько, сколько явилось выручать его из застенок Кэр Анноэт). Большинство гостей уже разошлось, Эйтлинн ушла спать пару часов назад, а Киэнн, Шинви и Нёлди втроем втихаря распивали бутылку текилы, которую бывший король-подменыш в некотором смысле задолжал своему приятелю-никсу. Втихаря — потому что по традиции на Имольхе не полагалось пить ничего, крепче сидра. Но для Шинви в любом случае приходилось делать исключение. После печального инцидента с клеймением и последующим невольным шпионажем за своими же друзьями, агишки пить так и не бросил. Не то, чтобы наука вовсе не пошла ему впрок. Однако за время заточения в костяной темнице и без того не слишком здравый рассудок водяной лошадки и вовсе помутился, и, осмотрев пациента, Эрме признал его лишь частично вменяемым, изменения объявил необратимыми и велел, следуя собственной природе, лечиться крепким спиртным в неограниченных количествах. Мол, если ему не поможет виски, то не поможет ничто. Собственно, сумасшествие оставалось единственным неизлечимым недугом народов фейри, и агишки еще очень повезло в этом плане.

Итак, троица старательно дегустировала коллекционный флакон благородного напитка из сока голубой агавы и, как обычно на нетрезвую голову, хвалилась друг перед другом отнюдь не боевыми подвигами, а куда более понятными сердцу фейри любовными похождениями. Понятное дело, немилосердно привирая.

— Врешь, — зачем-то поводив полупустым стаканом перед лицом Киэнна, диагностировал Нёлди. — Заливаешь.

Киэнн хохотнул:

— Да не хочешь, не верь. Только Гварну не рассказывай. Он же меня схрупает.

Никс резко поставил стакан на стол и уставился на Киэнна:

— Вот так у целой стаи волков и увел?

— Сожрали бы ее.

— Угу, а ты только поимел.

Киэнн оскорбленно отодвинулся.

— Я ее не принуждал. Дикость какая! Она… оценила мои услуги.

— А ты и рад услужить! — В голосе никса слышалась неприкрытая зависть.

— Тебе-то что? Ты ж у нас вообще по этим, по самочкам прямоходящего животного.

Нёлди скривился:

— Ой, вот чья бы корова мычала, Киэнн, а твоя бы уже молчала!

— Моя корова как-то уже девять месяцев молчала, хватит с нее, — хмыкнул в ответ Киэнн.

— А я вот, энта-сь, — точно проснулся Шинви, — тоже как-то такую деваху поприжимал. Ашрайку, да.

Нёлди поперхнулся:

— Вот ты, старик, точно врешь. Если бы ты прижал водяную красотку эшрей, я бы давно знал. А я в первый раз от тебя слышу.

— Что я, трепло какое-сь? — картинно оскорбился агишки.