А ведь когда-то она была уже почти готова влюбиться в него… Ричарда был из тех, кого маменьки желают своим дочерям: добрый, вежливый, работящий, перспективный, без вредных привычек и скрытых пороков жених. А Гвендолин старалась быть той, кого каждая мать желает собственному сыну: воспитанной, послушной, нежной, любящей.

Но что-то не давало ей покоя, и тогда она пошла ва-банк и представила Ричарда тете Матильде. Естественно, той Ричард сразу же не понравился.

Верхняя губа с вечной испариной, потные ладони, улыбка, никогда не затрагивавшая глаз… Тетя, как в воду глядела! Ричарда аж, передернуло, когда Гвендолин сообщила ему, что открывает собственное дело.

Его будущая жена, одетая в шутовские одежды, а то и вовсе в неглиже, будет петь и плясать! Никогда! Гвендолин Снайдерсон оказалась перед выбором: либо работа, либо замужество.

Победила работа. После двух месяцев сомнений и переживаний Гвендолин поняла, что роль прекрасной половины мистера Ричарда Флетчера не по ней и вообще к двадцати пяти годам она еще не созрела для того, чтобы быть чьей-то покорной женой.

После этого все стало на свои места. Гвендолин теперь точно знала, чего не хочет от мужчин: она не хочет экспериментов. Мистера Избранника она распознает сразу и без посторонней помощи.

А пока… Пока она, не лукавя, могла сказать, что нисколько не страдает от отсутствия мужчин в своей жизни. Она никогда не чувствовала себя ненужной или непривлекательной. Ей и без них было хорошо.

Гвендолин начала расстегивать рубашку и невольно подумала о Феликсе Миллингтоне. Какое-то знакомое чувство охватило ее. Она поняла, что он ей нравится. Но Гвендолин и раньше встречались мужчины, которые вызывали у нее аналогичные чувства, и с ними она сумела остаться не более чем в дружеских отношениях. Никто из них не заставлял ее сердце пускаться вскачь — даже Ричард в лучшую пору их знакомства.

Гвендолин развернула упаковку с мылом и намылила лицо.

— Это просто последствия аварии, — сказала она себе вслух и от звука собственного голоса разом успокоилась. — Просто нервное потрясение, и ничего больше.

Почувствовав себя необыкновенно легко, Гвендолин принялась напевать себе под нос.

Феликс за стенкой заканчивал бриться, когда услышал мелодию «Американец в Париже» Гершвина. Усмехнувшись, он выдавил на ладонь немного крема и начал размазывать по свежевыбритому подбородку. Насколько замечательным был у Гвендолин голос, настолько необычным репертуар.

Обычно люди напевают что-нибудь из последней десятки хитов или старую полюбившуюся мелодию времен юности. Но Гершвин звучал бы к месту году этак, в двадцать третьем — примерно тогда, когда была в моде ее шубка.

Эта женщина определенно интриговала его. Независимая, умная, деловая, но со старомодными манерами и приступами застенчивости. Сотканная из контрастов и противоречий, она с каждой минутой нравилась ему все больше и больше.

Наверное, в ее жизни произошла какая-то психологическая травма, вот она и переживает по пустякам. Она молода и привлекательна, остроумна, не стесняется попадать в глупое положение. Хихикает, но — это сразу видно — она горда и независима. Или старается быть такой, что уже похвально.

Феликс натянул через голову рубашку, причесал и уложил чуть тронутые сединой виски. В последние месяцы он не раз ощущал себя стариком.

Это и послужило причиной двухнедельного отпуска — отчаянно захотелось «оттянуться» под колышущимися пальмами и тропическим солнцем, снова почувствовать себя молодым. Наверное, на Ямайке умеют танцевать танго!

Феликс Миллингтон улыбнулся.

Давно он не чувствовал себя таким юным и окрыленным, как сегодня, и это несмотря на погоду. А впрочем, может быть, благодаря ей. Больше всего на свете ему хотелось, чтобы эта метель за окном продолжалась как можно дольше.

— Да будет снег! Да не умолкнет вьюга! — громко провозгласил он и закрыл воду.

Когда Гвендолин вернулась в комнату, он расставил еду — весь ассортимент, найденный в автоматах.

— Ты чудесно пела, — сказал он с улыбкой. — Завтрак готов.

Гвендолин неуверенно переминалась с ноги на ногу. Феликс галантно пододвинул ей кресло.

— Чувствуй себя, как дома, — предложил он.

— Или перед началом допроса? — пошутила она, усаживаясь, и взяла чашку в руки.

— Все для того, чтобы получше тебя узнать, моя дорогая Гвендолин Снайдерсон. В конце концов, мы здесь одни — ты и я. — И брови его многозначительно пошевелились.

Гвендолин в ответ хихикнула.

— Ты это делаешь, как страшный-страшный серый волк из детского спектакля.

— А ты не боишься меня?

— Ни капельки! — Гвендолин принялась размешивать сахар в кофе. — Тетя научила меня, как обращаться с большими нехорошими волками.

— О господи, куда ни сунешься, везде тетя! — Феликс распаковал стаканчик с ананасовым йогуртом. — А тебе известно, что эти профессиональные старые девы-тети губительно действуют на психику молоденьких особ женского пола?

— А с чего ты взял, что она была старой девой? — Гвендолин отпила из стаканчика.

— Хочешь сказать, что это не так?

— Все так. Правда, тетя Матильда говорила, что не вышла замуж лишь потому, что не видела в этом смысла.

Феликс театрально всплеснул руками.

— Ну, что я говорил! Вот откуда в тебе это стародевическое жеманство…

— Жеманство — это слишком сильно сказано. Простое…

— Не спорь, — прервал ее Феликс. — Я по роду своей деятельности немного психолог, и читать чужие души для меня дело обычное.

— Так ты у нас еще и психолог… — протянула Гвендолин, приступая к сандвичу с огурцом и ветчиной. — И ты всегда попадаешь в точку?

— Всегда, — горделиво отозвался Феликс. — Итак, я жду рассказа о жизни, о семье и особенно о тетушке Матильде.

Гвендолин медленно открывала пакетик с крекерами, приводя в порядок мысли и чувствуя, что Феликс внимательно наблюдает за выражением ее лица, за каждым ее движением.

Наконец она подняла голову и сказала:

— О братьях и о том, что я коренная жительница Чикаго, ты уже знаешь.

Феликс утвердительно качнул головой.

— Зато не знаю, каким образом Гвендолин Снайдерсон оказалась в Эванстоуне, что километрах в тридцати от Чикаго.

— Все дело в тете Матильде. — Проигнорировав его громогласное «ага!» Гвендолин продолжила: — Она была на двадцать лет старше мамы и сразу после окончания мною школы попала в аварию — сломала позвоночник и оказалась прикованной к инвалидной коляске. Поскольку в Эванстоуне, где она проживала, неплохой финансовый колледж, я переехала к ней. Три года назад она умерла, ей шел восемьдесят первый год.

— И тогда же ты ощутила себя большой и открыла свою фирму?