– Извини, но не могу тебе ничем помочь. Может, и действительно все обстоит именно так, как ты говоришь, но я ничего не помню…

– А то, что тебе доставляли пакеты с деньгами, тоже, скажешь, не помнишь?

– Нет…

– Какая же ты свинья… – в голосе Нины сквозили слезы. Казалось, она находилась в не меньшем отчаянии, чем Лена. – Скажешь, тебе никто не приносил пакеты, две штуки, с пятью тысячами долларов в каждом? Ты что издеваешься надо мной?

Понятное дело, что насчет денег Лена солгала – слишком уж тяжело было бы расставаться с ними сейчас, когда на горизонте показалась Москва со всеми ее перспективными женихами… Хотя, если верить легенде, эти деньги принадлежат ей, поскольку это она собственноручно убила Тахирова и взялась доставить его труп на юг.

– А почему эти деньги оставались у тебя, а не у меня? И зачем тебе понадобилось присылать мне их через каких-то людей в мотели?

Это был хороший вопрос, и ей было интересно, как Нина будет выкручиваться. Но ответ был безукоризненно логичным:

– Тебя могли замести… Остановить машину и попросить открыть багажник, – убитым голосом проговорила Нина и тяжело вздохнула, как человек, уставший втолковывать одно и то же безнадежному идиоту. – Ведь, пойми, я же не волшебница, и если бы мне не удалось отвлечь от тебя гаишников и тебя бы задержали и, предполагаю самое худшее, арестовали, то где бы ты взяла денег на адвоката? Я – на твоей стороне. Я заинтересована в том, чтобы ты оставалась на свободе и поскорее выкрутилась из этой истории…

– Но почему?

– Да потому, глупая ты голова, что если попадешься ты, то где гарантии, что ты не сдашь и меня? И почему я всю жизнь должна жить в страхе, что ты подставишь меня? Мы же с тобой, в сущности, не подруги. Это я так только выразилась: подруги по несчастью.

– Это ты Тахирова считаешь своим несчастьем?

– Ну… в общем… да… Мне не нравится, что ты такая бледная. Тебя точно никто не бил по голове?

– Нет, не бил.

Она смертельно устала. И почувствовала лишь, как глаза ее слипаются, и сладкий, спасительный сон накрывает ее с головой…

Валерий Дубровиц брился, глядя на себя в зеркало в ванной комнате. Он так и не понял, зачем Медведкин пригласил его в прокуратуру. Неужели только для того, чтобы показать снимки этой суки? Это его работа – искать преступников, но если он никого не нашел, тогда зачем потревожил? Хотя должен же он был убедиться в том, что девица с фотографии – та самая стерва, убившая Наташу.

Он и сам не мог понять, почему так разозлился на следователя. Должно быть, прошло еще слишком мало времени и память о погибшей Наташе продолжала бередить душу. С другой стороны, пять лет – не такой уж и малый срок для того, чтобы мужчина начал забывать о своей погибшей жене. А вот для следователя прокуратуры, у которого десятки уголовных дел в производстве, это действительно большой срок, чтобы возвращаться к этой истории. Значит, это тот мастер до сих пор не может успокоиться при мысли, что он пусть и косвенным образом, но виноват в смерти Наташи. Он не схватил преступницу за руку, растерялся. А еще, конечно, он постоянно думает о том, что обвинение может пасть на него. Глупости, надо ему позвонить и успокоить. Валерию и в голову-то никогда не приходило, что в смерти жены может быть виноват этот симпатичный парень со смешной фамилией Жук. Хотя почему смешной? Жук – это что-то цельное, крупное, серьезное. Судя по тому, что он позвонил Медведкину и сообщил, что видел девицу, которая похожа на ту, что столкнула Наташу с подоконника, он – хороший человек, и Валерий должен быть ему даже благодарен… нет, нет, не то слово… Благодарность здесь ни при чем. Валерий уважает Жука за то, что тот продолжает искать девушку с ушными раковинами, напоминающими розы. Какое интересное наблюдение. Сколько раз он набирал номер телефона этого Жука, но в последнюю минуту, когда трубку снимали, он тотчас бросал свою. Когда он спрашивал себя, почему так поступает, ответ приходил сам собой: ему стыдно перед этим мастером за то, что он, вдовец, вот уже два года, как встречается с другой женщиной. Ему стыдно, что он, муж, забыл о своей жене, а вот какой-то мастер из сервисного центра до сих пор помнит, не может забыть… Хотя зачем звонить Жуку? Наверное, для того, чтобы еще раз пережить чувство, которое сближало его с Наташей, окунуться с головой пусть и в кошмар, но туда, где он еще продолжал оставаться со своей женой. Какая нелепая смерть! И все ради чего? Ради денег, ради нескольких бриллиантов в кольце и в колье Наташи, которые были украдены девушкой-убийцей.

Валерий много раз спрашивал себя, каким же было детство этой Кати (он понимал, что имя ненастоящее), чтобы в молодом возрасте так легко пойти на страшное преступление. Может, у нее никогда не было родителей и она воспитывалась в детском доме? Может, кто-то причинил ей много боли и сердце ее очерствело, помертвело?.. Что сделало ее такой? Он удивлялся тому, что после гибели жены больше думал даже об убийце, чем о покойной. Наташу уже не вернуть, он понял это и принял, как только увидел ее в гробу. И хотя его тайным желанием было не видеть жену в гробу и вообще не присутствовать на похоронах, чтобы в его памяти она оставалась живой, молодой, красивой, со здоровым румянцем, но разве его понял бы кто? Общество не простило бы ему такого малодушия, хотя он не считал это малодушием, а напротив – это была бы дань красоте Наташи, ее молодости и памяти о ней.

Он представлял себе, как живет та, что так запросто лишила его жены, девушка Катя. Кто она? Преступница с большим опытом или, наоборот, – отчаявшаяся, оказавшаяся на грани безумия молодая женщина, жизнь которой зависела от денег? Может, она была кому-то должна? Он прокручивал возможные различные ситуации, заставившие человека пойти на тяжкое преступление, но ни одна из этих ситуаций не могла оправдать убийства достойной и, уж конечно, ни в чем не повинной женщины.

Он спрашивал себя, как бы он поступил, если бы встретил эту Катю в реальной жизни, как повел бы себя? Схватил за руку и отвел к Медведкину? Или же выследил бы и, купив пистолет, пристрелил ее, как собаку? Но на последнее он не пошел бы ни при каких обстоятельствах, это он знал наверняка. Значит, оставалось только одно – схватить ее за руку и привести в прокуратуру, а уж там пусть разбираются. Хотя где доказательства того, что это именно она убила Наташу? Неужели девушку могут арестовать или даже посадить за убийство, основываясь лишь на показаниях мастера, который неожиданно вернулся в открытую квартиру за инструментом? «У вас, девушка, уши похожи на розы», – скажет ей Медведкин, и «преступница» Катя расхохочется ему в лицо. Разве это довод? Это будет смешно и очень опасно, поскольку может случиться так, что девушка эта не имеет никакого отношения к истории с убийством. Сам Валерий видел ее лишь мельком, да и Жук был, похоже, в таком состоянии, когда ничего, кроме формы ушных раковин, не замечаешь…

Несколько дней после похорон он находился в том странном состоянии, когда все шумы вокруг соединяются в тонкий, какой-то электрический звук, который словно отгораживает от внешнего мира. Он еще не знал, как жить ему теперь без Наташи, как дышать, как разговаривать, как спать. Все резко изменилось, и он почувствовал себя совершенно одиноким. Он ходил по тем улицам, по которым они гуляли вместе с женой, заглядывал в те же самые рестораны, где они ужинали вместе, сидел на тех самых скамейках в парке, где они сидели с Наташей, и даже спустился в тот подвальчик – салон штор, где Наташа и познакомилась со своей будущей убийцей. Среди женщин, рассматривающих ткани на шторы, он – к своему ужасу! – увидел нескольких, напоминающих ему Катю. В любой блондинке он видел именно ту, которую словно хотел увидеть. Ему и самому становилось не по себе, когда он, обходя женщину, всматривался в ее уши, пытаясь понять, похожи они на розы или нет. Дома он, сидя за письменным столом и разговаривая с кем-то по телефону, непроизвольно рисовал на бумаге профиль женщины, у которой вместо уха была роза. Зайдя на кухню, чтобы приготовить себе поесть, он вдруг налетал на призрачную улыбающуюся Наташу с тарелкой или половником в руке. Он проходил сквозь нее, и вот тогда все внутри его бунтовало против жестокой и несправедливой реальности: его жены больше нет, по квартире скользит лишь ее призрак – это все, что осталось ему от счастливой супружеской жизни. И тогда ему становилось страшно – он видел себя, убивающего эту блондинку. Он убивал ее очень просто, еще проще, чем она убивала свои жертвы (со временем ему начинало казаться, что выпавшая из окна дома женщина в Москве на улице Цандера – тоже ее рук дело), – он душил ее руками. Однажды он даже почувствовал, как пальцы рук его сжимаются на невидимой шее… Сначала такие приступы ярости он воспринимал как состояние болезненное, тяжелое, несвойственное ему, как личности неагрессивной и терпеливой, но потом пришло озарение, и он понял, что, наоборот, он выздоравливает. Его увлечение девушкой-убийцей, в которой он искал неординарность, копание в ее темной душе в поисках мотивов для оправданий и было, оказывается, проявлением временной душевной болезни, вызванной стрессом – гибелью жены. Он даже ловил себя на мысли, что хочет эту Катю как женщину… И только теперь, когда он готов к мести и руки его сжимаются в страстном порыве осуществить эту месть, – это и есть не что иное, как душевное здоровье, желание жить дальше, но только с сознанием того, что убийцы его жены больше нет в живых, что Наташа отомщена. Это было приятное чувство вынашивания плана мести. И он знал, чувствовал, что рано или поздно судьба подарит ему встречу с этой женщиной. Теперь он к этому готов…