Я стал подниматься.

Последняя площадка лестницы была самой просторной, размером с небольшую комнату. Отсюда открывался вид из окна на задний двор кафе и гаражи жильцов соседнего дома. Вот у окна-то и стояла Лена. Не одна.

С мужчиной.

Она стояла вполоборота ко мне и смотрела на него, чуть приоткрыв рот, а я видел его широкую спину и слышал негромкий, чуть присвистывающий злой шепот, которым он что-то горячо ей втолковывал. У нее было бледное лицо, брови ее чуть приподнимались, когда он делал паузы… Но как ни силился, я никак не мог расслышать, что же он ей говорит. Хотя стоял всего в нескольких метрах от них, пролетом ниже, прислонившись к стене так, чтобы они не могли меня видеть. Выглядывал…

Потом заговорила она — срывающимся звонким голосом:

— Я не знаю, о чем ты… Ты не боишься, что я сойду с ума? На моей собственной свадьбе? Ты… ты мучаешь меня. Не надо. Уходи. Уходи, я уже определила, что мне надо… что мне надо от жизни. Нет… не так. Н-не то. Но все равно — уходи, уйди… я прошу тебя, умоляю! Если ты в самом деле… как ты сказал снова… если ты в самом деле любишь меня…

— Лена, — чуть повысив голос, прервал ее мужчина, и это было первым словом, которое я внятно разобрал в его речи. Но оно же оказалось последним, потому что я потерял и слух, и дар речи, и — на несколько мгновений— даже ориентировку в пространстве. И вынужден был прислониться спиной к стене, потому что у меня началось романтическое головокружение, о которых пространно пишут в дамских крупнотиражных сочинениях. Как!.. Она говорит ему ТО ЖЕ, что и мне тогда! Теми же словами, с теми же интонациями, с той же влажной мольбой в глазах. Ах ты, лживая!.. Подлая! «Не мучай меня, если любишь»! У нее что, заранее заготовленный набор слов вроде содержимого косметички? На собственной свадьбе… на собственной свадьбе она уединяется с каким-то мужиком в дорогом сером костюме, высоченный такой бугай, покрупнее даже ее Вадима!.. Конечно, где уж мне с моими мослами и жалкими семьюдесятью восемью кило до ее воздыхателей! Тушка под сто у этого, да и у Вадима не меньше девяноста будет! Такими темпами Лена и до бегемотов дое… Без матерщины тут явно было не обойтись, но в этот момент я и матерные слова заглотил, как глупый карп наживку. Потому что она вдруг обвила его голову обеими руками и притянула к себе, он и пикнуть не успел, как задохнулся…

Конечно, смотреть на это я не стал. Лестница горела под ногами, стены пульсировали, словно переборки чьего-то натруженного гигантского сердца. Я добрался до решетки и коснулся холодных металлических прутьев лбом, горячим, с пробившейся испариной. Нервничая, я вообще потею, как в бане. Потекло по вискам, по щекам. Или я еще и плакал?.. Слезливый неудачник, который явился на свадьбу к бывшей любви, чтобы поправить ее с законным браком, и тут же напоролся на нее в объятиях еще одного?..

Я вытер лицо и виски рукавом рубашки. Все равно ее стирать, проклюнулась ну совсем уж неуместная мысль. Хотя тазик занят… В нем вино. Этот «Портвейн 666», с которого, кажется, и началась вся эта чертовщина! Хотя что я путаю кислое с пресным? Какое отношение имеет обычное женское коварство Лены к паранормальной веселой жути вокруг Нинки и тех трех старичков с их злополучным наследством?

— Это еще не конец! — вдруг внятно сказали наверху. Почудилось? В последние дни я не поручусь за трезвость своего рассудка и вменяемость всех пяти чувств. Эхо глухо царапнуло по стенам. Нет! Не показалось! Не знаю, какая сила сорвала меня с места, но уже в следующую секунду я одним огромным тигриным прыжком преодолел целый пролет.

Через несколько секунд я был уже ТАМ.

Теперь Лена была одна. Но ее одиночество никак не могло порадовать меня, и припасенные к такому моменту поздравления использованы не были: язык просто пристыл к гортани.

Она лежала на полу, и на белой ткани ее подвенечного платья расплывалось, разрасталось кровавое пятно. Створка окна была приоткрыта (это я углядел чуть позже), и легкий ветерок шевелил прядь волос над ее лбом.

— Лена!!!

Прямо под ее левую грудь был засажен нож. Нож? Я наклонился и увидел, что это… сосулька, в самом деле напоминающая нож. Орудие убийства начало таять на моих глазах.

— Лена! — повторил я, падая возле нее.

У нее сделалось белое лицо, губы, с которых ее убийца стер своим поцелуем помаду, — восковыми. Она слегка шевельнула ими:

— Иэм… пы…

— Что? Кто он? Говори! Говори же! Никогда бы не спросил и ушел, но теперь… кто ОН?!

— Зачем… ты… — выговорила она. Я приподнял с пола ее голову:

— Подожди! Не надо! Я… позову п-помощь!

Слабая улыбка скользнула по ее губам, и, чтоб мне сгореть в аду вместе со всем его личным составом чертей и дьяволов, почудилось мне, что ее бархатные глаза тоже улыбаются печально и нежно:

— Не надо… ничего. Зачем… ты… при… пе-ре… о… о-о…

— Зачем я пришел… приперся? — пытаясь угадать, о чем хочет сказать она мне своим уже костенеющим языком, задушенно переспросил я и глянул в ее глаза.

Ничего не успел. Она умерла у меня на руках. Не успел ни узнать имени убийцы, которого она целовала так, как еще недавно целовала меня, и которому говорила почти те же слова. Ни позвать на помощь.

Ни даже поздравить с днем свадьбы. Хотя последнее, как вы сами понимаете, выглядело бы смешным и жутким анахронизмом; нелепостью вроде букета белых роз и заздравного тоста на поминках…

Сосулька растаяла. Последние капли ее впитались в окровавленную ткань, и только тут я понял, что Лене уже не помочь, а еще несколько таких капель — и уже не помочь мне самому. Незваный гость, бывший любовник новобрачной, найденный у ее мертвого тела… в лице ни кровинки что у одной, что у другого… Что могут подумать те, кто скоро хватятся невесты и точно так же, как я, в поисках ее придут сюда? СЮДА!

Я хотел поцеловать ее на прощание, но внезапная вспышка жгучего стыда вдруг буквально откинула меня от нее. Паяц! Даже сейчас думаешь об эффектных сценах прощания, ухода?.. Только тут я увидел приоткрытую створку окна, через которую, вне всякого сомнения, выбрался из здания убийца. Я мельком выглянул в окно, и уже одного этого короткого мига хватило, чтобы понять: тем же путем я уйти НЕ МОГУ. Во дворе стояла группа нетрезвых гостей, среди них Владислав Юрьевич, отец Лены. Все они увлеченно переругивались с шеф-поваром и несколькими официантами. Кажется, запаздывало какое-то блюдо, машинально подхватил слух. А это непорядок, стал надиктовывать неуместный назойливый голос внутри меня. Один французский метрдотель закололся шпагой, когда узнал, что опаздывает рыба к королевскому столу[3]. Шпага… закололся… Мне можно уходить только тем путем, каким я пришел сюда.

Я спустился по лестнице и вышел в коридор, шатаясь, как пьяный. Кажется, когда я пришел сюда, я и был пьяный, а ведь потом выпил еще несколько рюмок водки? Почти не закусывая, э?