Андрей быстро производил подсчет, умножая цифры в голове и переводя гроши в злотые, и чуть не засмеялся, глядя на ошарашенные лица купца и старого священника, ошеломленных таким проявлением математических способностей.

— Итого на двадцать два с половиной злотого, — подвел итог Андрей и сделал вывод, что местным барыгам далеко до так называемых менеджеров в его времени. Те даже дерьмо ухитряются продавать и из воздуха деньги делать. И нанес ошеломительный для купца удар:

— Арбалет плохенький, но так и быть, возьмем за пять злотых, переплатим в полтора раза. Это я так, сегодня добрый! То же и секиры — по злотому. Но и половинку злотого за риск и усердие. Итого три десятка золотых монет. Расплатись с ним, брат Павел, он честный малый.

Купец разевал рот как рыба — попытка содрать с орденцев подороже у него не вышла, да еще своего оружия при этом лишился. А священнику, который уже открыл рот, Андрей хитро подмигнул, и тот поперхнулся словом, сообразив, что командор ведет какую-то хитрую игру.

— Арбалет… Это… И секиры, ваша милость! — пришел в себя торговец, но Андрей не дал ему возможности вытребовать обратно свое оружие.

— Я сказал, что забираю все оружие и содержимое с повозки! Ты попросил тридцать злотых. Цена тебя устроила, нас тоже. А потому сгружай вон у тех навесов, Заволя!

— Дык как же я обратно безоружным поеду, и с такими деньжищами?! А вдруг тати?! — во весь голос взвыл купец.

— Ты прав, — хмыкнул Андрей и добавил непонятное: — Нам с тобой еще предстоит коммерцией заняться, — и повернулся к Арни. — Дай ему два наших топора и охотничий лук с двумя десятками стрел. Это тебе дар от ордена, отобьешься в дороге. А в упор стрелять лук более годится, арбалет тут не пляшет! Пока его зарядишь…

— А какие нам еще торговые дела решать, ваша милость? — В купце явно имелась предприимчивая жилка, а потому нужные для себя слова он махом выловил в чужой речи и перетолмачил на свой лад.

— Через шесть недель ты привезешь сюда вдвое больше тисовых брусков, длинных, точно таких. Возьмем по грошу штуку. И тул для стрел сотню, не меньше. — Купец непроизвольно охнул, не сдержались и орденцы, ибо размеры заказа впечатляли.

— И стрел длинных, для дальнобойных арабских луков, с узкими наконечниками на броню, оперенных — три тысячи! Вот таких длинных, — он взял палку и прикинул размер — как раз до середины тисового бруска.

— Дык не успею, срок-то короткий, — запричитал купец и умоляюще сложил руки. — Где я столько тиса враз возьму?

— Хочешь жить — умей вертеться! — с легкой гримасой неудовольствия парировал его просьбу Андрей и зло усмехнулся, сжав зубы.

— Тогда привезешь за четыре недели втрое больше брусков от нынешнего — полторы сотни! Мне как раз хватит, не луки же из них делать. Но доставишь тул две сотни, и стрел вдвое больше от сказанного! А если раньше на день сюда прибудешь, то ползлотого тебе дам за спешность. На четыре дня — два злотых. Считать умеешь? Но без обмана, все привезешь новое и хорошо сделанное, изъянов всяких быть не должно. Смотри у меня!

— Все сделаю, ваша милость! Где сгрузить-то прикажете? Мне обратно торопиться нужно, ваш заказ исполнить, час каждый дорог!

Лошадь всхрапнула и шарахнулась в сторону. Крупная птица, похожая на филина, тяжело взмахнув крыльями, поднялась с ветки и пролетела и уселась на ветку полуобгоревшей сосны, торчащей одиноким костылем на небольшой поляне.

Сартский оглянулся. Мощные, величиной почти с человеческие пальцы, когти сжались, и кора с шелестом посыпалась на жухлую траву. Встретившись на мгновение взглядом с огромными немигающими глазами, он поспешно отвернулся.

— Черт бы тебя побрал, Войтыла! Черт бы тебя побрал!

Тяжелый, словно вата, туман полз от болота по маленькому распадку. Воздух, недвижимый и тягучий, казался осязаемым, настолько сгустились и смешались друг с другом смрадные испарения болота и гниющих листьев, затхлая вонь от заросших причудливым мохнатым мхом искореженных стволов некогда прекрасной березовой рощи и чувство гнетущего напряжения, переходящего в необъяснимый животный страх.

Сартский вполголоса выругался, поежившись, словно от лютого, пробирающего до костей холода. Ощущение тяжелого взгляда в спину возникало сразу же, как только он сворачивал с тракта на полузаросшую, нехоженую тропу, ведущую в Гнилую падь.

— Словно морок какой-то… — Сартский разглядывал скрюченные стволы деревьев с чахлыми листочками. — Ведь еще пять зим назад я здесь на оленей охотился… А сейчас не то что люди селиться рядом перестали, дичь — и та ушла! Ох, зря я пригрел колдуна!

Ф-фух! Оглушительная тишина нарушилась очередным жалобным вздохом лошади. Казалось, треск от ломавшегося под копытами валежника разносился на всю округу.

— Не хватало еще, чтобы волки пожаловали! — прошептал Сартский вполголоса, сжав в руке нательный крестик. — Нет! Сожгу я его к чертовой матери, чернокнижника! Господи! — по спине побежали ледяные мурашки, собираясь в низу живота в тягостный ком. — Вот накаркал!

В сумрачной, чуть подернутой сизым туманом чащобе, замелькали серые, пригибающиеся силуэты. Лошадь замерла как вкопанная, поводя ушами. Хищно сверкнули невдалеке огоньки желтых глаз.

— Н-но! — Лошадь не реагировала на шенкеля, судорожно вздымавшиеся бока ожгла плеть. — Пошла, волчья сыть!

Вздыбившись, лошадь увернулась от бросившегося хищника, ударив его при этом задним копытом, и с места понесла в карьер.

— Пошла! Пошла! — Сартский нахлестывал несчастное животное, и без того понимавшее, что их нагоняют. Волчий вой, слышавшийся поначалу за спиной, раздавался уже сзади с обеих сторон.

Минуты бешеной погони казались вечностью. Вот уже знакомый поворот, за которым должна была показаться землянка Войтылы. Черная тень метнулась под ноги лошади, но гнедая, уже хрипя и роняя пену с удил, рванулась из последних сил.

Промахнувшись, волк снова пошел в атаку, в два прыжка нагнав лошадь. Другой серый хищник подскочил рядом, и челюсти, щелкнув, едва не достали до сапога всадника.

Сартский, перегнувшись в седле, изловчился и ударил плетью того, что был ближе всех. Тот кувыркнулся, дернулся и остался позади.

Волки, а их осталось четверо, заходили попарно с обеих сторон, и можно уже было ощутить смрадный запах псины, исходящий от их влажной шерсти. Обернувшись на мгновение, он увидел густой туман, затягивающий тропинку…

Падение с лошади было таким же стремительным, как и скачка: огромный, вывороченный бурей с корнем дуб преградил дорогу, и гнедая чудом не влетела в него на полном скаку.

Волки не нападали на него, осторожничали. Трое стояло чуть в стороне, ощеряясь, наклонили головы, пропуская вперед вожака. Огромный черный волк медленно заходил справа.

Сартский огляделся: лошади не было, она успела убежать, а волки не кинулись в погоню, значит, им нужен был он. Это конец! Один, безоружный, с коротким кинжалом, он ничего не сделает против них, ведь меч и арбалет остались притороченными к седлу.