На голове у него что-то вроде птичьего гнезда, хотя сам он наверняка считает это прической. На щеках — бачки, а на подбородке довольно длинная эспаньолка; когда он говорит, она почему-то задирается кверху, неестественным образом удлиняя лицо и придавая ему сходство с козой. Именно с козой, а не с козлом. Или всего-навсего с полным идиотом. В носу у него два серебряных шарика на стальном штыре.

Почему-то мне кажется, будто я его знаю. Гляжу на толстую, с искусственным отливом, цепь, которой крепится спереди на ремне тяжелый бумажник, торчащий из заднего кармана широченных брюк, и внезапно припоминаю двух компьютерщиков, которых вызывали к нам в контору каждый раз, когда возникали проблемы с автономной сетью, с Интернетом, — и неизменно приходили одни и те же. И у них бумажник крепился цепью на ремне точно таких же брюк, и черные футболки с солистами Heavy Metal они носили такие же, а когда они наклонялись, у них заголялись спина и ползадницы. И у них были с собой плейеры, они клали их на стол возле наших компьютеров и нацепляли наушники, громадные такие наушники вроде тех, что надевают в стрелковом тире, и снимали их лишь изредка, да и то только для того, чтобы, не прекращая работать на клавиатуре, обменяться музыкальными впечатлениями. Экраны мониторов загорались непривычно темным цветом, по ним бежали строки цифр и букв, на которые компьютерщики не обращали никакого внимания. Были они оба людьми сутулыми, на спинку кресла не откидывались, к кофе, который варили для них по специальному распоряжению Руфуса, даже не притрагивались. Но минут через сорок наши компьютеры начинали работать лучше, чем до поломки, причем не пропадало даже начатого секретаршей письма, не говоря уж о серьезных материалах из базы данных. Скорее всего, эти типы одним пальчиком могли без малейшего труда взломать все наши тайны и тайники, и нам еще повезло, что это их совершенно не интересовало. Однажды, когда я заговорил на эту тему с Руфусом, он с улыбкой заметил, что лучшей защитой от взлома в наши дни является как раз отсутствие суперсовременной защиты, чтобы лишний раз не искушать хакеров. Большинство из них, заметил он, натуры творческие, и волнуют их не деньги, а слава. Не вполне уверен в правильности такого мнения.

Не исключено, что этот человек с лицом козы такой же дока в компьютерных делах, как конторские техники. Это внушает мне определенное беспокойство. Меж тем он отводит взгляд от пульта и ухмыляется мне с таким видом, словно знает обо мне что-то такое, чего я сам не знаю.

Клара сидит на рабочем месте за стеклянной перегородкой и просматривает какие-то бумаги, пока стрелки настенных часов у нее над головой ползут к полуночи. Уже около получаса помигивают лампы коммутатора в соседнем боксе, двое мужчин и женщина принимают звонки слушателей и отвечают через микрофоны, прикрепленные на рычажке к наушникам. Микрофоны похожи на большие черные бородавки в углу рта — такие иначе как хирургической операцией не удалишь. Запаслась микрофоном и Клара, но он висит на шее. Она меня ни с кем не знакомит. Ведет себя так, словно меня не существует. Это мне нравится. Волосы она заплела в толстую косу, на ней высокие кожаные сапоги и ярко-красная мини-юбка.

Внезапно над стеклянной дверью загорается красная лампа, звукооператор надевает бейсбольную кепку, увенчав ею птичье гнездо волос, сдвигает ее на затылок и набрасывается обеими руками на микшерный пульт. Клара начинает передачу.

Говорит она, как обычно, ехидно, даже язвительно, то и дело округляя губки. Только сейчас мне удается установить взаимосвязь между тем голосом, которым она ведет передачи и который я знаю как слушатель давным-давно, и тем, которым она с момента появления в моей квартире разговаривает со мной in natura. Удается понять, что это и впрямь один и тот же голос.

И вдруг я вспоминаю, как представлял себе ее раньше: темноволосая женщина, говорящая в стационарный микрофон, подавшись к нему всем телом. Сейчас, когда я вижу ее воочию, — она говорит в микрофон, одновременно набирая что-то на клавиатуре компьютера, — прежний образ умирает окончательно, вытесняется, замещается. Я испытываю боль утраты, но едва заметную — вроде как на минуту заныло в желудке.

Ладно, говорит Клара, вот и приехали, и вы сами это знаете, достаточно поглядеть на часы, в вашем распоряжении ровно час, а ведь у каждого из вас есть часы, я готова побиться об заклад, на самом деле в квартире у каждого пар пять часов, если не все десять, вот и взгляните хотя бы на одни, взгляните и удостоверьтесь: сейчас полночь. А кто имеет обыкновение вести с вами полуночные разговоры в среду и в воскресенье? Ну-ка, ответьте! Тот, кто ответит, получит очко, а кто наберет сегодня тысячу очков, тот получит номер моего телефона, а всем остальным я его и так скажу прямо сейчас. Ноль часов ровно. Итак, я полностью в вашем распоряжении, мне может позвонить каждый, кому захочется. Моя передача для отчаявшихся, изверившихся, одиноких, для оставленных подругой и умственно отсталых, для нигилистов, для физиков-ядерщиков, для диктаторов и для любого придурка с улицы. Мы с вами будем говорить О МЕРЗОСТЯХ МИРА. А кто я такая, вы знаете.

Эффектно, как виртуоз, берущий последний аккорд сложного пассажа, она нажимает на клавишу, в эфире звучит музыка, Клара откидывается в кресле, сидит, покачивая головой в такт, и не меняет позу, когда из соседнего бокса приходит один из операторов с запиской в руке и застывает возле ее кресла. Дверь бокса так и остается открытой.

На линиях с первой по третью суицид, говорит оператор, и все из-за несчастной любви, затем два случая патологического ожирения, один абонент влюбился в десятилетнюю дочь соседа, один собирается ограбить банк, и еще один утверждает, будто только что изнасиловал родную сестру электрической хлеборезкой.

Опять он, говорит Клара.

Не глядя на оператора, протягивает руку и забирает у него записку.

Номера «восемь», «четыре», «одиннадцать» и «пять» — в такой последовательности.

Оператор, кивнув, выходит из бокса и возвращается на свое место. Перекидывается парой слов с двумя другими. Все они заняты одним делом: кивают, нажимают на кнопки, что-то говорят в микрофоны.

А звукооператор по-прежнему смотрит на меня с подозрением.

Значит, изволите липнуть к нашей барышне, говорит он внезапно.

Милый друг, отвечаю, о чем вы?

Ладно, говорит, посмотрим, что из этого выйдет.

Прежде чем я успеваю что-нибудь в ответ на это сказать, вновь вспыхивает красная лампочка, и ему приходит пора повозиться с голосом первого из абонентов. Размышляю, не подняться ли с места и прогуляться туда-сюда по студии исключительно затем, чтобы позлить его. Я бы мог, например, присмотреться к его пульту и нажать на какой-нибудь рычажок, а у него обе руки заняты, и отпихнуть меня не получится. Я мог бы подойти к боксу, в котором сидит Клара, и постучать по стеклянной стенке. Или зайти в соседний бокс и запустить руку за пазуху женщине-оператору. И никто здесь не в силах постоять за себя, все подключены к своему оборудованию, как к одной гигантской капельнице.

Ведя передачу, Клара засовывает уголок отложного воротничка в ухо, для чего ей приходится несколько сдвинуть наушник. До сих пор я не задумывался над тем забавным фактом, что люди, вещающие в прямом эфире, могут ковыряться в носу, разевать рот, полный нечищенных зубов, чесать задницу. Так же как повар плюет в кастрюлю лишь потому, что никто его на этом не поймает. А шофер-дальнобойщик за баранкой выпускает из штанов причиндалы только потому, что сидит выше встречных и идущих на обгон ездоков и никто не может заглянуть к нему в кабину.