Прежде чем продолжить, говорит Клара, я хочу сделать небольшое объявление о розыске.

Я оборачиваюсь.

С вами это никак не связано, говорит она, дело сугубо личное. Но если меня слушает человек по имени Шерша, пусть позвонит. Не такое уж это распространенное имя.

Врет она все, говорю, блаженны нищие духом.

О чем это вы, интересуется таксист.

Она высчитала, что я могу ее слушать откуда-нибудь. Но скорее всего, она обращается не ко мне, а действительно к Шерше. И все это не имеет ко мне никакого отношения. На ее взгляд, я, должно быть, и сам не имею к себе никакого отношения. Да и не во мне дело. Звучит музыка. Это просто феноменально.

Послушайте-ка, говорю, у вас не найдется телефона?

Он прекращает кивать головой в такт музыке.

А как же, говорит.

По набережной проезжает машина, парень за рулем высунул руку из окна. Судя по ее ритмичным покачиваниям, он тоже слушает Кларину передачу.

Сколько, спрашиваю.

Сую ему в окошко еще двадцатку, и он подает мне плоский телефон на толстой спирали шнура. Набираю номер передачи. Музыка обрывается на половине такта.

Ладно, говорит Клара, для музыки все равно слишком душно, по меньшей мере здесь, в помещении. Давайте малость потолкуем о наших проблемах. Например, о том, что я терпеть не могу летние месяцы. Осень, она вот по мне, особенно с ураганами, когда листву единым порывом сдирает с ветвей, как будто мамаша-природа решила снять зеленую косметическую маску… Техника сигналит мне, что надо беседовать с вами, а не говорить самой. Техника, если не прекратит лезть не в свое дело, будет уволена.

Хорошая мысль, говорю, гони его, этого засранца из Вены.

Пытаюсь совладать с дыханием, набираю вроде бы полные легкие воздуха, но не выходит — есть в них какие-то непроветриваемые уголки, воздух туда не доходит, и легче мне не становится. Сдаюсь и дышу одними губами. Отхожу с телефоном от машины на всю длину шнура. Водила глазеет, и это мне мешает.

У телефона Шерша, говорю, дама из передачи мною интересовалась.

Хорошо, не кладите трубку, соединяю.

Шорох на линии заставляет меня вспомнить о цыганятах с мини-синтезаторами, обитающих на въезде в «Карштадт». Они бессмысленно водят пальцами по клавиатуре, делая вид, будто играют сами.

Еще по одной?

Сквозь распахнутую пассажирскую дверцу таксист протягивает мне пачку сигарет. А я и забыл о том, что можно закурить. Пока дымится сигарета, все вокруг выглядит чуть по-другому. Наконец-то мне удается глубокий вдох, а поскольку вместе с ним в легкие поступает порция табачного дыма, тысячи огненных игл впиваются во внутренние стенки — должно быть, еще не почерневшие от никотина, должно быть, еще розовые.

И вот Клара на линии.

Привет, говорит. С кем это я?

Со мной.

В ту же секунду резкий треск на линии выстреливает мне в барабанную перепонку правого уха. Истерически вскрикиваю. И тут же успокаиваюсь. Неадекватная реакция.

Эй, мужик, выключи радио, кричит она. Эй, мужик, выключи радио, кричу я таксисту.

Так с кем же, говорит.

Со мной, отвечаю.

Она меня, разумеется, узнала.

Дорогой мой, говорит, техника утверждает, что тебя зовут Шерша.

Шерша, отвечаю, мертв.

Как, и он тоже, говорит она полушепотом.

И тут же спохватывается:

А кем он был?

Другом, говорю, или врагом.

Как таинственно, дорогой мой.

Хорошо, что у нее такие иронические подходцы. Сам я уже не обязан острить, и это дает ощущение свободы. Руфус любил говорить: интересно не кто выиграет, а сколько потеряет проигравший. Чего мне сейчас недостает, так это кнопок телефона, чтобы туда-сюда водить по ним пальцами, подобно герою в лабиринте, решившему нарвать сочных красных вишен.

Может, тебе станет легче, если ты об этом Шерше что-нибудь расскажешь, в конце концов говорит Клара.

Нет, отвечаю.

Я помогу тебе, говорит она. Он умер, оставив непогашенные векселя?

Нет, говорю, я сам его убил.

Теперь уже наступает подлинное молчание. Еще несколько секунд — и к ней на помощь поспешат сотрудники редакции.

Мне пора заканчивать, говорю, положенные мне три минуты истекли.

Погоди, кричит.

К счастью, я нахожу нужную кнопку. Отбой.

Когда я возвращаюсь домой, она сидит на диване, обмякшая, как пустой мешок, и глаза у нее маленькие и красные, как у кролика-альбиноса. Жак Ширак бежит мне навстречу, хлещет меня тонким хвостом по ногам. Я кладу руку ему на голову. Клара курит фарфоровую трубку. Затягивается и предлагает мне.

Я думал, ты не куришь.

Табак не курю, язык у нее уже заплетается, а травку — отчего же.

Подхожу к ней вплотную.

Что за новости?

Роняет голову на грудь, потом перекладывает на диванный валик.

Кто бы говорил, смеется. Так, говорит, мне лучше думается.

О чем?

Что ты убил Шершу, я не верю. У тебя на такое пороху не хватит.

Я пожимаю плечами.

Ну и не верь, говорю.

А вот не задумывался ли ты над тем, что твою подругу вполне могли убить?

Да ты и впрямь уже накурилась, отвечаю.

Нет, говорит, серьезно.

У меня нет ни малейшего желания обсуждать эту тему. Подхожу к ней еще на шаг, мои колени упираются в край дивана. Кларе я сейчас должен казаться громоздящейся над ней башней.

Хочешь сказать, начинаю с угрозой в голосе, кто-то прокрался в квартиру, пока она разговаривала по телефону, и застрелил ее?

Он мог уже находиться в квартире, когда она тебе позвонила. Может, она его знала и поэтому впустила.

Джесси никого не знала в Лейпциге, отвечаю. Мы и на прогулку-то выходили только вечером или ночью.

А какой-нибудь знакомец из прошлого, говорит она.

На мгновение задумываюсь, даже колеблюсь. Куупер, вспоминаю, тиигры вернулись.

Это абсурд, говорю.

Но не меньший абсурд, отвечает, выстрелить себе в ухо, разговаривая по телефону. По крайней мере, я ни про что такое не слыхивала.

Знаю, что это АБСУРД! Я срываюсь на крик. НИКТО так не поступает! Такого не может быть НИКОГДА! И я НЕ ЗНАЮ, почему она это сделала.

Может быть, шепчет Клара, тебе стоит попробовать это выяснить.

Я опускаюсь на корточки. Бывает, когда стою, выпрямившись во весь свой немаленький рост, у меня начинает кружиться голова. Мой крик не произвел на Клару должного впечатления. Сейчас ей нужно приподнять голову, чтобы я оставался в поле зрения. А это непросто. Она подкладывает руку себе под затылок.